История одиночества

В этом смысле рыбная ловля представляла собой весь тихий отдых в миниатюре. Ловившие рыбу в одиночку отчетливо сознавали свое членство в текстовом сообществе, связанном прежде всего с сочинениями Исаака Уолтона и подражаниями ему, а ближе к концу столетия – еще и в бюрократических организациях. Рост благосостояния позволил увеличить инвестиции в рыболовные принадлежности и дал возможность большему числу представителей городского рабочего класса выделять время и деньги на излюбленное времяпрепровождение. Важнейшую роль в распространении рыболовства на всех уровнях общества играли сети массовых коммуникаций, доставлявшие юристов, ученых и предпринимателей к удаленным рекам, а представителей низших сословий – на соревнования близ городов и поселков. В конце 1860-х годов «Рыболовный обозреватель» журнала Field начал серию публикаций под названием «Рельсы и удочка», в которых железнодорожное расписание было соотнесено с рыбацкими речками вокруг Лондона[437]. Оказавшись на берегу, рыбаки стремились как к физическому, так и к абстрагированному уединению. Они держались по крайней мере на минимальном расстоянии друг от друга, соблюдали конвенцию молчания и углублялись в себя, всецело концентрируясь на нюансах своего занятия и на затейливом природном мире, частью которого на время становились.

Инвалид в домашних условиях

Особую проблему для баланса между домашними уединением и общением создавало нездоровье. Немощные люди заполняют собой страницы художественной литературы XIX века – это связано как с преобладающими стандартами здоровья, так и с благодатными возможностями для создания и разрешения конфликтов вокруг персонажей и их отношений[438]. Для всех, кроме наименее обеспеченных, болезнь и смерть были домашними событиями. Больницы были слишком мрачными и слишком опасными местами[439]

. Страдальцы были прикованы к постели; одновременно они составляли неотъемлемую часть домашнего хозяйства и были отделены от его повседневной рутины. Их положение и состояние здоровья постоянно поднимали вопросы о границе между причастностью и отчуждением. Спальня была и личным пространством, и вместе с тем проходным двором: приходили и уходили здоровые супруги, дети, слуги, сиделки, доктора, священники и сочувствующие посетители. Власть пациентов была подорвана их ограниченной способностью осуществлять физический контроль над теми частями дома, от которых они были теперь изолированы, а также вмешательством и советами квалифицированных специалистов.

Существовали противоречивые мнения о том, как пациенты должны взаимодействовать с теми, кто за ними ухаживает. Согласно преобладающему религиозному толкованию недееспособности, она является временем для отхода от светских дел. «Как важен, – убеждал автор «Христианских размышлений, или Спутника верующего в его уединении», – о, как же важен этот вопрос: готов ли я умереть? Достиг ли я уже пристанища у Иисуса, друга грешников?»[440] Страдалец должен был или положиться на возможности молитвы и созерцания, или поспешить наверстать упущенное в прошлом. «Когда мы страдаем, – писал Джордж Милн в «Комнате больного», – то Бог стучится в нашу дверь, ибо Ему есть что сказать нам. Теперь Бог стучится в твою

дверь. … Возможно, для того чтобы сказать, что ты никогда не думал всерьез о своей душе и что нужно заняться этим сейчас же»[441].

Часто могло быть так, что, столкнувшись лицом к лицу с собственной смертностью, больные обнаруживали, что их духовный фонд недостаточно укомплектован. Автор «Утешения инвалида» советовал: «Час болезни и одиночества (пусть он, ввиду отсутствия всех внешних раздражителей, и наиболее благоприятен для размышлений) – это не время для сбора наших материалов; их должно заготовлять заранее»[442]

. В «Компаньоне для палаты больного» Джона Торнтона были перечислены «тринадцать преимуществ недуга»; среди них – способность «вызвать серьезную и самую искреннюю озабоченность спасением души у тех, кто был совершенно беспечен», «побудить нас к торжественному отречению и посвящению Богу себя и всего, что имеем, немедленно и безоговорочно», а также «ослабить нашу привязанность к низменным предметам и занятиям»[443]. Все формы трудовой деятельности и все развлечения домашнего досуга должны быть теперь отложены в сторону. «Если, наслаждаясь здоровьем, – писал Торнтон, – ты был слишком погружен в дела, в изучение литературы или любые другие земные занятия, отвернись – о, отвернись от всего, что истлевает от употребления, и войди в роскошный приемный зал Царя царей»[444].