История одиночества

Не могу не высказать пожелание, чтобы больше внимания уделялось удобству пребывания больного в одиночестве. Это настолько далеко от понимания, что хотя во множестве случаев больные желают и искренне добиваются уединения, им если и не сопротивляются, то удивляются и потакают в их, как считается, причуде, вместо того чтобы отнестись к ним серьезно; между тем, если прислушаться к ним как к тем, кто лучше знает, как им будет удобнее, то можно увидеть: у них есть на то причина. В доме, полном родственников, это может быть неестественным для инвалида – проводить помногу часов в одиночестве; но там, где, как в случае с представителями среднего и рабочего классов общества, у всех остальных членов семьи есть профессии и обязанности – обычное дело в жизни – помимо инвалида, мне в самом деле кажется, и к тому же известно по собственному опыту, что лучше всего для больного человека жить в одиночестве[454].

Как и в общем случае со средним классом, понятие «быть одному» включало в себя помощь с проживанием. В конце «Мэнсфилд-парка» Джейн Остин описывает бедственное положение беспутного Тома Бертрама:

В компании молодых людей Том отправился из Лондона в Нью-Маркет, где ушибы от падения, на которые вовремя не обратили внимание, и изрядное количество выпитого вина вызвали лихорадку; и когда компания разъехалась, он, не имея сил двигаться, был предоставлен в доме одного из этих молодых людей болезни и одиночеству на попечении всего только слуг[455]

.

Точно так же и несколько более дисциплинированная Мартино обдумывала будущее, в котором можно было быть одной и одновременно в компании: «Нужно ли говорить, что этот план уединения в боли, – объяснила она, – предполагает достаточные и приятные посещения; но для устойчивого состояния (хотя я знаю, что в кратковременных болезнях это иначе) никакие посещения не сопоставимы с посещениями слуги»[456]. И тогда, и позже Мартино относилась к своим горничным с большой добротой, но в определенном смысле они не считались за людей. Одиночество было вопросом контроля. Слуга был просто работником, как и медсестры и врачи. К ней регулярно заходил терапевт, но, вопреки претензиям набирающей вес медицинской профессии, Мартино не считала его тем, кто может принимать решения относительно ее здоровья

[457].

Это была аксиома – что посетители, какими бы добрыми ни были их намерения, принимаются не по праву, а по усмотрению пациента. Как писал Энтони Томсон в книге «Домашнее обустройство палаты больного» (1841), «определенный благотворный эффект может быть достигнут благодаря правильно отмеренной компании, даже когда инвалид еще не в состоянии покинуть свою комнату. Однако при выборе тех, кто будет ободрять и развлекать его, необходимо проявлять большую осмотрительность»[458]

. Мартино особенно раздражал неутомимый оптимизм сиделки. Больная не хотела, чтобы ей снова и снова говорили, что выздоровление несомненно и близко, когда она вполне знала, что это не так. «Все, кроме правды, – писала она, – становится ненавистным в палате больного»[459]. Этот вопрос затронула и Флоренс Найтингейл в своем руководстве по уходу за больными: