Необразованный и грубый въ обращеніи (разговоръ съ купцами), онъ въ то же время отличается большой практической сметкой — и это его гордость. Онъ самъ говоритъ, что ни одинъ мошевникъ его провести не могъ, что онъ самъ ихъ "поддвалъ на уду". Онъ ясне всхъ другихъ чиновниковъ понимаетъ положеніе вещей, и когда т, объясняя причины присылки къ нимъ ревизора, заносятся, Богъ знаетъ куда, онъ, какъ человкъ практическій, говоритъ не о
Его необразованность сказывается не только въ отсутствіи лоска въ манерахъ, но выражается еще очевидне въ его суевріи, — онъ очень наивно, по-язычески, понимаетъ свои отношенія къ Богу, считая себя настоящимъ христіаниномъ и человкомъ образцовой набожности ("я въ вр твердъ" — говоритъ онъ), подъ религіей понимая только обрядность, выражающуюся въ посщеніи церкви по праздникамъ, въ соблюденіи постовъ. Онъ стоитъ еще на той "двоеврной" точк зрнія, которая допускаетъ возможность «подкупать» своего Бога жертвоприношеніями въ род пудовой свчи.[154]
Свтлой чертой городничаго надо признать его добродушіе. Считая себя, благодаря сватовству Хлестакова, безконечно выше всхъ въ город, онъ не заносится такъ, какъ его пустая супруга, — остается тмъ же простымъ человкомъ, — грубовато-радушнымъ и просто-гостепріимнымъ.
Жена его, глупая и ничтожная женщина, до старости сохранившая манеры молодой кокетки-щеголихи, поражаетъ безконечной пустотой своей души. Она помшана на "свтской жизни", на нарядахъ, — она воображаетъ себ, что еще можетъ нравиться мужчинамъ, и соперничаетъ со своей дочерью въ дл пріобртенія поклонниковъ и ухаживателей. Живетъ она сплетнями и интригами узднаго города. Жевщина легкомысленная, она легко всему вритъ. Когда она ршила, что передетъ въ Петербургъ и будетъ тамъ играть роль свтской львицы, она не скрываетъ своего презрнія ко всмъ своимъ недавнимъ друзьямъ и знакомымъ. Эта черта, свидтельствующая объ ея душевной низости, ставитъ ее еще ниже ея супруга.
Дочь городничаго идетъ по стопамъ матери, — она тоже любитъ наряжаться, тоже любитъ кокетничать, но она еще не испорчена такъ, какъ мать, ложью и пустотой этой провинціальной жизви и не научилась еще такъ ломаться, какъ мать.
Боле сложнымъ является образъ Хлестакова. Это — пустой бездльникъ, ничтожный маленькій чиновникъ, весь смыслъ жизни котораго заключается въ томъ, чтобы "пустить кому-нибудь пыль въ глаза" — своими манерами, сигарами, моднымъ костюмомъ, отдльными словечками… Онъ хвастаетъ постоянно передъ всми и даже передъ самимъ собой. Его ничтожная, безсмысленная жизнь жалка, но онъ этого не замчаетъ, — онъ всегда доволенъ собой, всегда счастливъ. Особенно ему помогаетъ забывать неудачи его фантазія, которая легко уноситъ его изъ предловъ дйствительности. Въ немъ нтъ горечи угнетеннаго самолюбія, какъ y Поприщина, — y него есть тщеславіе, и онъ лжетъ съ увлеченіемъ, потому что это лганье помогаетъ ему забыть свою ничтожность. Больное самолюбіе свело Поприщина съ ума, a тщеславіе пустого, легкомысленнаго человка до этого не доведетъ. Онъ не вообразитъ себя "испанскимъ королемъ" и потому въ сумасшедшій домъ не попадетъ, — въ лучшемъ случа его поколотятъ за вранье, или посадятъ въ долговое отдленіе за долги. Въ Хлестаков Гоголь вывелъ безполезнаго, ненужнаго человка, который даже своими мыслями и языкомъ управлять не можетъ: покорный рабъ своей фантазіи, богато надленный "необыкновенною легкостью въ мысляхъ", онъ живетъ день за днемъ, не отдавая себ отчета, что и зачмъ онъ длаетъ. Вотъ почему онъ можетъ одинаково легко сдлать зло и добро, и сознательнымъ плутомъ никогда не будетъ: онъ не выдумываетъ никакихъ плановъ, a говоритъ и длаетъ то, что подскажетъ ему его легкомысленная фантазія. Оттого онъ можетъ заразъ сдлать предложеніе и жен городничаго, и дочери, съ полной готовностью на обихъ жениться, — можетъ забрать въ долгъ деньги y чиновниковъ, убжденный, что имъ отдастъ, можетъ разолгаться до того глупо, что тутъ же и проговаривается, и заговаривается до чепухи.
Напуганное воображеніе трусящихся чиновниковъ, ожидавшихъ ревизора, создало изъ этой «сосульки» ожидаемаго ревизора. Психологически эта ошибка вполн понятна — она выражается пословицами: "пуганая ворона и куста боится", "у страха глаза велики". Этотъ «испугъ» и "тревога совсти" увлекли даже ловкаго и неглупаго плута-городничаго въ роковую для него ошибку.