История царствования императора Александра I и России в его время. т.5. (1871)

мон надеялся, что гласность их совеіцаній и отчетов по части народнаго просвещенія распространится и на другія отрасли русской администрации, и особенно на судопроизводство, потому что суды нуждались в ней всего больше, и хотя адвокаты и судьи в Россіи казались Дюмону ниже всякаго понятія, которое можно было составить о них в Англіи, однакоже, наблюдая спокойный и благоразумный прогресс русских учрежденій всякаго рода, он был уверен, что в продолженіи десяти лет все должно было у нас измениться к лучшему. На счет самаго Императора Александра, Дюмон отзывался самым благопріятным образом. „Не стану повторять того — нисал он — что говорят о Государе его поклонники, люди, наиболее к нему близкіе. Всего лучше хвалят его те, которые, норицают его —то за его мягкость, шпорил заводить его слиіиком далеко — то за его доброту,

которая впадает в крайности, то за его бережливость, которая противоречит обычаям двора

, или унижаешь внешнее величге Имперги. Если-же разобрать факты, подающіе повод к таким порицаніям, то не найдется ни одного, из котораго можно было-бы по справедливости заключить об излишествах в этих добродетелях. Александр наследовал правительству подозрительному, произвольному, суровому, чтоб не сказать больше, правительству расточительному, любившему роскошь и ничего не щадившему для поддержанія этой роскоши. Перемена была слишком резка.... Сначала опасались за чрезвычайно быстрое стремленіе к эмансипаціи крестьянъ—тем более, что такая быстрота казалась несовместна с существующим порядком вещей, при коем правительственныя пружины крайне ослаблены после насильственнаго их напряженія; но теперь все убедились, что Император и благоразумен, и терпелив; что он дает время созревать своим планам.... Нет правительства, которое было-бы столько исполнено добрыми намереніями и столько занято общественным благом, и если есть в чем нибудь недостаток, то единственно в исполнителях добра, которое хотят сделать. Люди должны быть откопаны

(d'eterr'es) или созданы, и в этом главная трудность. Удивительно, что здесь так много заведеній для общественнаго образованія, и так мало образованных людей. Во всехь ведомствах необходимо употреблять иностранцев: это—большое зло, но зло неизбежное.“

По самому предмету своих обычных занятій, Дюмон должен был войти в сношенія с Сиеранским, Розенкампфом и другими нашими законниками. Не смотря на то, что Розенкампф прикинулся поклонником Вентама, ему не удалось пріобресть расположеніе Дюмона. „У нас есть тутъ— писал онъ—лифляндец, Розенкампф, бывшій долго президентом суда в Дерпте, а теперь назначенный собирать все указы, то есть все законы Имперіи, приводить их в порядок, отделять все несоответственное, и приготовлять синоптическія таблицы, которыя последовательно представляются Императору. Этот господин Розенкампф, великій почитатель Вентама, поспешил увидеться со мною, и мы много раз с ним беседовали. Он несколько поверхностен, но мог-бы сносно вести редакцгю

, которая ему поручена, еслибы имел мужество жертвовать своим самолюбіем; беда в том, что он, из опасенія прослыть плажіатором, не пользуется мыслями, которых сам не выдумал."

В другом письме Дюмона к Ромильи, полу-ченном в Лондоне в августе 1803 года, находимъ:

„Я провел вечер с Сперанским. Мы были одни. Он любит свое отечество и сильно чувствует, что реформа юстиціи из всех благ есть важнейшее. Здешніе юристы обращались к немецким, к одному англійскому (Макинтошу), и не были довольны их корреспонденціею, в которой, большею частью, не нашли ничего, кроме старой рутины и римскаго права. В настоящее-же время, открыв Бентама, они думают, что могут обойтись без всех остальных, и здесь почти уже решено обратиться прямо к нему."

Вскоре после того, Дюмон писал, что в Петербург велено сделать перевод сочиненій Бентама, который предполагалось исполнить с болыпим стараніем и издать великолепно. По словам Дюмона—„вдовствующая Императрица узнав, что мною издана книга, которой она слышала много похвал, пожелала, чтобы я был ей представлен: по этому я отправился в Павловск. Императрица говорила со мною весьма приветливо и спрашивала, почему я не хотел-бы поселиться в Петербург!;? “