История ворона

– Это я отлично знаю. Прекратите разговаривать со мной как с идиотом и безумцем. Какова реальность, мне прекрасно известно – и именно в этом источник всех моих страданий.

– Ты ведь пишешь стихи каждую ночь, с самого своего возвращения, верно?

– Если я брошу это дело…

– То что же?

Я прикрываю рот ладонью, пытаясь скрыть громкий стук зубов. Он снова, снова говорит со мной как с подхалимом, несмышленышем, псом, пресмыкающимся у ног своего хозяина!

– Утри слезы. Откашляйся. И ответь мне как восемнадцатилетний юноша, а не как мальчишка, – требует он. – Не надо мне рассказывать, что без сочинительства ты умрешь. Никто еще не умирал от того, что загубил свою музу.

– Я люблю ее.

– Кого?

– Мою музу. Если вы убьете ее, отец…

– Где она теперь? В твоей комнате?

Я замираю, напрягая слух, силясь уловить знаки присутствия Линор в доме.

– Нет.

– Уверен? – Отец окидывает меня внимательным взглядом с ног до головы.

Не успеваю я ответить, как он хватает со стены мушкет.

– Что вы задумали?! – кричу я.

Он загоняет пулю поглубже в ствол, а потом берет с каминной полки жестянку с порохом.

– Нет ее у меня в комнате! – кричу я. Сегодня мы с Линор не виделись, и я верю, что ее и впрямь нет в доме – вернее, молю небеса о том, чтобы так и было. – Нет, это просто смешно! – Я кидаюсь к нему. – Перестаньте! Не надо заряжать ружье! Вы же не станете ее убивать, правда?

Он уворачивается и начинает старательно приминать порох шомполом.

– Отец! – кричу я что есть мочи и вырываю мушкет у него из рук.

Из коридора – точнее, со стороны моей комнаты – слышится громкий шум, будто на пол рухнуло что-то тяжелое. Мы с отцом вздрагиваем и резко оборачиваемся к двери.

– Джон, что такое?! – кричит матушка из своей спальни.

Вместо ответа отец вырывает у меня мушкет и кидается по освещенному лампами коридору к двери в мою комнату, расположенную неподалеку от лестницы.

– Линор! Если ты там, беги! – кричу я, пока отец не успел открыть дверь. – Спасайся! Он идет!

Нетерпеливым движением отец распахивает дверь, и я кидаюсь в спальню следом за ним.

Внутри – никого.

Кочерга валяется у кирпичного камина, хотя раньше была беспечно приставлена к нему сбоку – видимо, это она так шумно упала.

Я с облегчением выдыхаю, но стоит мне заметить легкий шелест алой шторы, скрывающей дверь в галерею, как сердце мое тут же начинает встревоженно колотиться – такое чувство, будто из моей комнаты только что кто-то выскочил.

– Как она выглядит? – строго спрашивает отец, по-прежнему держа мушкет на изготовку.

– Да опустите вы ружье, отец! – Осторожно скользнув мимо него, я поднимаю кочергу и вешаю к другим чугунным каминным принадлежностям. – Кочерга упала. Вот откуда шум.

Отец опускает мушкет и направляется к моему писательскому ящичку, лежащему на письменном столе.

– Что вы делаете?! – спрашиваю я.

Он распахивает ящичек и достает оттуда по очереди все мои рукописи стихов, университетские заметки, эскизы, нетерпеливо швыряя всё это на пол. Мгновение – и ковер уже усыпан белыми листами бумаги, словно снегом.

– Да оставьте в покое мои записи! Я спать хочу. И вообще, я не разрешал вам вламываться ко мне в комнату и рыться в моих вещах!

Отец так и застывает как вкопанный.

– Это она?

Я подхожу ближе, чтобы посмотреть, о ком это он, хотя и без того знаю ответ на свой вопрос.

Он сжимает в руке мой рисунок, изображающий демонического вида девушку в черном траурном платье с длинными, змеящимися по ветру локонами цвета эбонита, насмешливым изгибом губ, волевым, вызывающе вскинутым подбородком, глубоко посаженными глазами, которые будто подначивают меня: «Ну давай, покажи меня всему миру, Эдди По. Продемонстрируй всем свое больное воображение!»

– Мы с ней встретились как-то прошлой зимой, – говорит отец. – Она назвалась моей музой. Представилась Кассандрой, а я, дурак, и поверил ей, правда ненадолго.

Я отнимаю у него свой рисунок, но он рвется, и в руках у отца остается половинка моей Линор.

– Может, перестанете уже насмехаться над моей мечтательностью и стихами, оставите меня в покое и займетесь собственным творчеством, а? – спрашиваю я.

– Много лет назад, еще в Шотландии, я толкнул свою музу в камин, – рассказывает он, комкая свою половину рисунка, а потом замахивается, чтобы кинуть ее в огонь.

– Стойте! – Я бросаюсь к нему, но уже слишком поздно.

Он успевает бросить бумажный ком в камин. Языки пламени с шипением обвиваются вокруг куска пергамента, превращая его в яркий огненный шар.

Расстегнув рубашку, я прижимаю уцелевшую половину рисунка к груди.

– Отец, уходите. Я хочу лечь, – прошу я, застегивая рубашку. – И этот ваш чертов мушкет забирайте, да и разочарование тоже. Оставьте меня в покое. У меня завтра полно работы.

– Что верно, то верно, – отзывается отец и, схватив ружье, пулей выскакивает за дверь, хлопнув ей так громко, что кочерга, сорвавшись с крючка, вновь ударяется о кирпичную стенку камина.

Глава 49

Линор