История знаменитых цитат

На эти вопросы должен был дать ответ т. н. «Апокриф Иоанна», гностическое сочинение II века, которое цитировал Климент Александрийский («Извлечения из Феодота», 78, 2).

В талмудическом трактате «Поучения отцов» («Пиркей Авот», 3:1) читаем:

Акавия, сын Махалалеля, говорит: «Сосредоточься на трех вещах, и ты не впадешь в грех. Помни, откуда ты явился, куда идешь, и перед кем тебе придется держать ответ. Откуда ты явился – из зловонной капли. Куда идешь – туда, где прах и черви. Перед кем ты будешь держать ответ – перед Верховным Царем всех царей, да будет благословенна святость Его».

(Перевод Т. Есиповой)

Мусульманский богослов Газали (1058–1111) призывал познать, «что ты есть сам по себе, откуда ты пришел и куда уйдешь, для чего ты пришел (…) зачем тебя создали, что есть твое счастье, и в чем оно, что есть твое несчастье, и в чем оно» («Эликсир счастья», ч. I, унван I; перевод А. Хисматулина).

Франческо Петрарка спрашивал: «Для чего мы рождены, откуда и куда мы идем?» («О невежестве собственном и многих иных» (1368), 2, 9).

В XVII веке тем же вопросом задавался Паскаль: «Что же он [человек] такое, откуда пришел, куда идет». Ответ давался неутешительный: «И как я не знаю, откуда пришел, так не знаю, куда иду» («Мысли», опубл. в 1670 г.; перевод Э. Линецкой).

В 1714 году вышла книга А. Ф. Деланда «Размышления о великих людях, умерших при курьезных обстоятельствах». Здесь рассказывалось, что на смертном одре философ и математик Пьер Гассенди (1592–1655) произнес:

– Я не знаю, кто призвал меня в этот мир; не знаю, каково было мое назначение и почему меня отзывают.

Первая часть этой фразы взята дословно из «Мыслей» Паскаля, изданных уже после смерти Гассенди, а значит, эта история сочинена самим Деландом. Согласно более поздней версии, появившейся уже в XIX веке, Гассенди прошептал на ухо другу:

– Я родился, не зная для чего, жил, не зная как, и умираю, не зная ни для чего, ни как.

В латинских трактатах XVII века Аристотелю приписывалась предсмертная фраза:

– Nudus veni, dubius vixi, incertus morior, quo vadam nescio, Tu, Domine, Ens entium, miserere mei. (Наг пришел, в сомнении жил, в неизвестности [о будущем] умираю, куда иду, не знаю, Господи, Сущее из сущих, помилуй меня!)

В XIX веке почти ту же фразу стали приписывать Жаку Пететэну (1744–1808), председателю лионского Общества врачей.

17 августа 1816 года Эммануэль Лас Казес записал слова Наполеона-изгнанника:

– «Откуда я? Кто я? Куда я иду?» Вот таинственные вопросы, на которые мы ищем ответа в религии.

Вполне возможно, что юного Наполеона тоже учили клирики, цитировавшие «Письмо о бытии Божием» Фенелона.

Отзвук все того же вопрошания, но перенесенного в сферу природы, слышится мне в стихотворении Николая Заболоцкого «Змеи» (1929):

Для чего они? Откуда?Оправдать ли их умом?Но прекрасных тварей груда

Спит, разбросана кругом.И уйдет мудрец, задумчив,И живет, как нелюдим,И природа, вмиг наскучив,Как тюрьма стоит над ним.

Отправить на свалку истории

Чаще всего это выражение связывают с именем Льва Троцкого, который 25 октября 1917 года, после падения Временного правительства, заявил в Петроградском совете, обращаясь к меньшевикам и эсерам:

– Вы – банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории.

Днем раньше, 24 октября, Троцкий говорил в том же Петроградском совете:

– У нас есть полувласть, которой не верит народ и которая сама в себя не верит, ибо она внутренне мертва. Эта полувласть ждет взмаха исторической метлы, чтобы очистить место подлинной власти революционного народа.

(Согласно отчету в газ. «Рабочий путь» от 26 октября.)

Однако тот же образ использовали противники большевиков. Меньшевик Н. Валентинов писал: «Дворник истории возьмет швабру в руки и выметет всю нечисть в мусорный ящик истории» («Власть народа», 27 октября 1917 г.).

Объясняется это тем, что к 1917 году различные варианты этой метафоры уже существовали в основных европейских языках.

Выражение «выбросить на свалку истории», по-видимому, появилось в трактате «Единственный и его достояние» (1844) немецкого философа-младогегельянца Макса Штирнера. Во вступлении к трактату Штирнер писал: