Исцеление мира. От анестезии до психоанализа: как открытия золотого века медицины спасли вашу жизнь

 Дюнан, забыв о своих делах, решил проявить участие и вместе с жителями городка оказывал раненым посильную помощь: перевязывал открытые раны, разносил воду. В одной только церкви в невообразимой тесноте разместили более 500 раненых.

Добровольцам Дюнан подавал пример: поначалу горожане заботились в основном о «своих» людях – пьемонтцах и их французских союзниках. Но Дюнан безустанно убеждал их не делить людей на своих и чужих и активно помогать всем раненым и умирающим, включая австрийцев. Когда наступила ночь, на весь маленький город раздался возглас «Tutti fratelli!»[97]. Сегодня эту фразу можно увидеть на памятнике Красному Кресту в Кастильоне. «Все люди братья» – по крайней мере, станут ими через несколько часов после того, как пушки окончательно смолкнут.

Дюнан с восхищением отметил вовлеченность женщин Кастильоне: «Ничто не могло их отвратить, утомить или привести в уныние. Их скромная преданность не знала ни усталости, ни отвращения; ни одна жертва не была для них обузой» [9]. Каждая женщина напоминала ему Флоренс Найтингейл, о чьей службе он читал во время Крымской войны: ее организация ухода за больными приводила его в восхищение. Дюнан, которому так и не доведется вступить в брак, был впечатлен очаровательностью итальянок, несмотря на царящую вокруг суматоху: «Некоторые из этих импровизированных медсестер были красивыми и изящными молодыми девушками, их доброта и прекрасные, полные сострадания и слез глаза, чуткая забота во многом способствовала тому, чтобы в какой-то мере поднять моральный дух больных» [10].

В течение следующих нескольких дней Дюнан возводил крепкую основу под системой ухода за ранеными. Вместе с друзьями из Женевского движения возрождения он основал комитет, форсировавший поставки гуманитарных грузов и собиравший пожертвования. В Кастильоне для содействия нескольким военным врачам также был отправлен хирург из Женевы. Хирурги работали почти круглосуточно, в самых неблагоприятных гигиенических условиях, какие только можно себе представить, и в основном без применения наркоза: наиболее распространенного в то время анестетика, хлороформа, в лазаретах было слишком мало. Дюнан не боялся наблюдать за ужасающей повседневной работой полевого хирурга, когда тот приступал к самому распространенному хирургическому вмешательству – ампутации: «Хирург снял свой сюртук, закатал рукава рубашки до плеч и надел широкий фартук, доходивший до шеи; упираясь коленом в одну из каменных плит зала и держа в руке жуткий нож, он обхватил рукой бедро солдата, а затем одним движением рассек кожу вокруг всего бедра. Пронзительный крик эхом разнесся по подвижному госпиталю… После этого хирург поднялся и начал отделять кожу от обнаженных мышц; для этого он разрезал плоть, а затем потянул ее так же, как и кожу, которая теперь была сосборенной, словно оборка высотой в дюйм. Мощным круговым надрезом он также рассек все мускулы до костей; потоки крови хлынули из вскрытых артерий, забрызгивая хирурга и стекая на пол» [11].

Дюнану удалось убедить адъютанта Наполеона освободить пленных австрийских военных врачей. Они и стали долгожданным подкреплением, а для Дюнана еще и символом того, что забота о раненых не должна знать границ и враждебности. Пережитое в Сольферино позволило ему развить фундаментальную мысль: «Разве нельзя было бы основать общества добровольной помощи, членами которых стали бы полные энтузиазма, самоотверженные добровольцы, способные позаботиться о раненых в военное время?» [12].

Для всех раненых в грядущих войнах Дюнан стал своего рода лоббистом (так позже начнут называть этот род деятельности). Сначала он выступал с докладами в салонах Милана, затем в других городах и, будучи велеречивым оратором, повышал эмоциональный накал, дополняя свои выступления драматичными реминисценциями. Его мысли становились все более проработанными, в том числе идеи о повсеместно известном и уважаемом символе этого учреждения для оказания помощи – «…гербовом щите или знамени с одним словом – своего рода лабарум[98]

большого размера, воткнутый в землю или закрепленный на деревьях, где обычно устанавливаются подвижные перевязочные станции» [13].

 Дюнан почувствовал отклик и решил обратиться к гораздо более широкой аудитории по сравнению с той, которой он раньше представлял свои доклады. Он изложил свой опыт очевидца боевых действий на бумаге, в книге «Un souvenir de Solférino»[99].