Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1

Речь тут не идёт о привычном антиклерикализме, восходящем к Джордано Бруно и Святому Альфонсу. Когда священник ложится в постель со служанкой, или духовники основательно изучили сексуальный вопрос, или какой-то фанатичный монах сожжён на площади – это не самое серьёзное дело. Существенно, что те, кто сражается за тот или иной католицизм, это тем не менее – верующие, лицемеры, ханжи, фанатики – люди, которые ещё не догадались и не сумели принять то страшное и опьяняющее видение универсального ничто, где единственная достоверность и реальность, различимая на поверхности и борющаяся, – это наша личность. Из этого героического принятия конца, недолговечности, отсутствия надежды на земное или небесное будущее должно выходить новое величие человека, его истинное благородство, его самый высокий героизм. Мы обмануты священниками: лишёнными сана, переодетыми, будущими, клерикальными и антиклерикальными священниками – всеми теми, кто хочет нас поддержать, утешить, направить, дать нам общественную, человечную и гуманитарную цель, космическую миссию, светскую перспективу или сверхъестественные наказания и поощрения. Это – время, когда встаёт одинокий человек, голый человек, человек, который сам умеет ходить, которому не нужны обещания и поддержка, и он восстаёт против всех этих пономарей различных абсолютов.

Параллель этому опасному увлечению христианством – увлечение философией, более опасный якорь, возможно, потому что он застревает в людях, которые считают себя свободными от предрассудков и достигшими тех вершин абсолюта, с которых можно взирать на мир со спокойствием мудрецов и с властью богов. Уже десять лет в качестве справедливой реакции на животный позитивизм, забывший свои истоки и впавший в бессознательную метафизичность нотариусов и мясников, в Италии развивается абстрактная лжефилософия, претендующая на то, чтобы дать основу Вселенной и решительно заменить религию.

Главарь этой лжефилософии – Бенедетто Кроче¹¹

, тот самый, который стал знаменитостью среди студентов Италии, преподавателей средних школ и журналистов сначала как эрудит, а затем как умелый популяризатор и реставратор берлинского и неаполитанского гегельянства.

Этот бог-миллионер, сенатор по имущественному цензу, великий человек по собственной воле и благодаря всеобщему невежеству и подобострастию, испытал потребность дать Италии систему, философию, дисциплину, критику. Этот выдающийся мастер неведомых цветов, чтобы составить свою систему, кастрировал Гегеля, отняв у него возможность делать зло, но также оплодотворять. Чтобы создать дисциплину и приложение для учебников третьего класса младшей школы и чтобы создать критику, он вздумал продолжить Де Санктиса¹², на которого он похож, как море, нарисованное на театральном заднике, похоже на настоящий океан.

Однако пагубное влияние этого человека достигло той точки, когда нашлись молодые люди, которые провозгласили его преемником Кардуччи¹³

, маэстро новых поколений, директором и вдохновителем настоящей и будущей итальянской культуры. Здесь не место разбирать истинные заслуги Кроче в том, что касается подготовки инструментов культуры, но нужно иметь мужество утвердить раз и навсегда, что его заслуги и как философа, и как критика были колоссальным образом раздуты по бесконечному ряду причин и особенно по общему невежеству в отношении философии, которое царствовало в Италии до недавнего времени.

Кроче оказался самым проворным, завоевав большую часть литераторов, которые не знали явления философии, поставив на базу его системы эстетику, интуицию, искусство. Будучи очень хитрым, он понял, что в Италии литература популярнее теории, и поэтому стал неутомимо заниматься литературной критикой, делом, для которого бедняга совсем не был скроен в силу полного отсутствия художественной чувствительности, чему он дал слишком много печальных доказательств.

Однако литература стала для него пьедесталом, чтобы оказаться в интеллектуальной сфере. Завоевав публику, он смог заставить глотать мораль, логику, историографию, Канта, Гегеля и всю немецкую мешанину, которую он, беря немного тут и там и приправляя одно другим, подавал к столу этих нищих мысли.

Его работы по ловкой популяризации встретили расположение всех тех, кто верит, что станет мудрее, имея четыре формулы в голове, и что постигнет глубины тайн существования, прочитав три тома философии духа.

У меня сейчас нет времени заниматься полным разоблачением этой известной системы, которую можно определить как пустой фасад формул – где истинное не ново, а новое состоит из злоупотребления тавтологиями, где ошибки устранены, но исчезло величие, где игра слов и знаки равенства решают все самые запутанные проблемы, где настоящие вопросы искусства и жизни не ставятся или объявляются пустыми и глупыми, где отдельная справедливая критика или несколько удачных фраз плавают на поверхности мрачного океана без дна и берегов.