Ив Сен-Лоран

Сен-Лоран взывал к свободе, выражал раскрепощение, свойственное его эпохе. Проблема была в том, что, принадлежа к поколению марихуаны, он работал на поколение сухого мартини. С голым торсом под белой блузой, он небрежно признавался: «Очень трудно иметь два разных мировоззрения, когда делаешь продукцию для Rive Gauche и когда создаешь платья для миллиардеров». Он предлагал свои сиюминутные и фешенебельные вышивки и орнаменты. Для «Восточного бала» Мари-Элен де Ротшильд в 1969 году Ив нарисовал живые иллюстрации экзотики: туники, инкрустированные драгоценными камнями; длинные рубашки с воздушными рукавами из розового исфаханского шелка; морские узлы с шелковыми помпонами; большие персидские накидки, русские туники, которые уже появлялись в журнале

Vogue на фотографиях из Ахмедабада или Дели, где модели с восточными глазами, обведенными черной тушью, позировали босиком перед мечетями. Он представил в коллекциях Высокой моды пальто-гобелены в духе килимов. Журнал Elle

прославлял «роскошных цыганок Ива Сен-Лорана: экзотика — это Восток. Шелковый. Таинственный. Фееричный».

Однако это великолепие не было для него определяющим. Настоящее исследование для Сен-Лорана — это исследование наготы. Тело вырывалось наружу из своих кандалов. Модельер влюбился в движение, в тайные повороты тела, в ласки. Он оборачивал свои персонажи в кисею, что очень напоминало восточную культуру. Его вдохновение наполняло костюмы, какие он рисовал в декабре 1970 для танцевального ревю в Casino de Paris. Здесь мы увидим влияние Делакруа («Алжирские женщины», без рубашек, одетые в болеро из расшитого бархата) и Бакста. Тела, которых едва касались шаровары и вуали из бисера, вызывали в памяти балеты «Русских сезонов», например «Саломею», «Клеопатру» и особенно «Шехеразаду», для них Бакст создавал костюмы и декорации. «Я всегда ставил себе целью, — говорил он, — освободившись от оков археологии, хронологии, образа жизни, передать музыку форм… Я часто замечал, что в каждом цвете есть градация: один цвет иногда выражает откровенность и целомудрие, иногда чувственность и даже звериное начало, порой надменность или отчаяние. Можно намекать на эти состояния, используя разные оттенки, что я и попробовал в „Шехеразаде“. На фоне мрачной зелени я поместил голубой цвет, полный отчаяния, как ни парадоксально бы это не звучало. Есть голубой цвет для святой Магдалины, и есть голубой — для Мессалины»

[453]. Бакст отменил базарные безделушки, соборную архитектуру и формальную экзотику, предложив модернизм более выразительных силуэтов. «Мои костюмы танцуют». Ив Сен-Лоран двигался в том же направлении: брюки как дождь из мелких драгоценностей; руки, ноги и тело двигались, что придавало ценность рисунку танца и анатомии.

По мускулистому телу Хорхе Лаго извивалась гремучая змея от груди до фигового листа, где она сворачивалась в клубок. Рабские оковы охватывали его запястья и щиколотки. Цепи сладострастно свернулись вокруг тела, следуя за изгибом ягодиц и груди. На этот раз Ив Сен-Лоран не поместил украшение между лопаток, вместо него висел конский черный хвост. Солист национального кубинского балета, Хорхе Лаго прибыл в Париж в 1967 году. Он очаровал кутюрье и публику, которая называла его, между прочим, «новым Нуреевым», чтобы на время забыть, как тот незаменим. Ив «раздевал» его, а Жанлу Сиефф фотографировал во всей этой сбруе для журнала Vogue

. Танцор жил некоторое время у Пьера Берже и Ива Сен-Лорана. Эта встреча стала чувственным импульсом, и мода кутюрье стала более томной, более секретной, более гедонистической. Он говорил: «Мужской характер не привязан навсегда к серой фланели или широким плечам, как и женский — к пышному бюсту. Я думаю, что времена женщин-кукол и властных мужчин прошли. Мужчинам больше не нужно хлопать друг друга по плечу и крутить усы, чтобы заставить всех верить, что они мужчины».

Иву исполнилось тридцать три года — возраст Иисуса Христа. Он снова изменился, волосы стали длиннее. Он кутался в большие индийские шарфы и больше не носил очки. Он проводит три месяца в году в Марракеше. Город Марракеш — «девушка пустыни», которую Черчилль называл «моя возлюбленная», вдохновлял его. Лулу де ля Фалез разделяла с ним эту страсть: «Это были действительно отличные каникулы. Мы жили ночью. Мы немного плавали, но жизнь начиналась после пяти часов вечера. Ив мог танцевать четыре часа на столе, представлять свой моноспектакль. Когда он затягивался сигаретой Camel, то переживал такой эффект, точно выкурил трубку с травкой… У него все происходит в голове. Ему нужно придумывать для себя разные истории». В Марракеше он наконец-то смог прожить то, что он только видел мельком в Оране.