Ив Сен-Лоран

Смесь пыли и красок, шум базаров, пирамиды из фиолетовых и темно-красных фруктов, которыми были набиты лавочки, — все это возвращалось к нему, как знакомые воспоминания. Говядина все еще кровоточила на бирюзовой керамике, лимоны были такими желтыми, что выглядели подделкой. Вокруг бурлила жизнь. Мужчины в длинной одежде сидели и курили. Женщины не торопились, шаркая обувью. Корзины ломились от черного мыла, пакетов рассула[454]

, розового лука. На полках торговцев взрывались разными цветами пряности в стеклянных банках: острый перец, корица, кардамон. Таинственные маленькие пузырьки обещали любовь. В отличие от Орана, здесь можно было спрятаться, чтобы тебя поглотили шум, мощь цвета и полутьма этих лавочек.

Время не властно над магрибскими базарами. Мужчины невозмутимо занимались делом, позволяя иностранцу наблюдать за ними. Цирюльник брил голову мальчика, все было открыто взгляду и при этом таинственным. В Оране европейцы чувствовали себя так, будто они во Франции. В Марракеше Ив Сен-Лоран ощущал себя как дома. Он бродил по рынку, одетый в белое, от этого невидимый, счастливый, что мог затеряться в этом лабиринте красок. Он мог бы написать, как когда-то Теофиль Готье[455]

, определивший «высшее счастье» в романе «Мадемуазель де Мопен»: «А я, молчаливый, неподвижный, восседаю под великолепным балдахином на груде подушек, опершись локтем на ручного льва, положив ноги, как на скамеечку, на голую грудь юной рабыни, и куря массивную нефритовую трубку с опиумом». Здесь он мог до бесконечности продлевать минуты прерванного в Оране желания, прерванного когда-то страхом. Он ходил как молодой принц среди всех этих людей с мягкой и матовой кожей…

В 1967 году Ив Сен-Лоран и Пьер Берже купили дом у Мориса Доана, шурина Барбары Хаттон[456]

. «Мы приехали в Ливию и были изгнаны оттуда голодом. Мы проехали через Тунис, добрались до Марокко, где безумно влюбились в Марракеш, — рассказывал Пьер Берже с привычной для гомосексуалиста манерой пылать страстью к определенным местам, придавая им женские черты. — Мы купили дом за три дня». Расположенный в самом сердце Марракеша, в нескольких минутах ходьбы от Джемаа-эль-Фна, он носил личное имя — Дар-эль-Ханч, что означало «Дом змеи». Ив даже нарисовал на стене красно-синюю кобру, свернувшуюся в клубок. Комнаты были похожи на маленькие коробочки, сообщавшиеся друг с другом миниатюрными лестницами. Спускаешься на три ступеньки, а поднимаешься на четыре. Как говорил Мустафа-лахбали, бывший на службе у Пьера Берже и Ива Сен-Лорана с 1967 года: «Дом маленький, но такое ощущение, что он никогда не заканчивается!» Свет просачивался сквозь резные окна в «мавританском» стиле из кедрового дерева. Простота придавала этому дому свой шарм: книжные полки — деревянные ниши; ковры, коврики; камин — простой блок фигурно вылепленного гипса. Комфорт был приблизительным: в гостиной — большой диван, белые медные подсвечники и много марокканских предметов, найденных на местных базарах; на кухне тарелки для тушеного мяса-тажин стояли на бамбуковых этажерках, а кастрюли висели на обычных крючках. «Дом был маленьким, но всегда набитым до отказа», — вспоминала Бетти Катру. Приезжали друзья, в основном на Пасху: Клара Сент и Тадде Клоссовски, Элен Роша и Ким д’Эстенвиль, Шарлотта Айо, Фернандо Санчес и Лулу де ла Фалез. Бетти рассказывала о смешных моментах: «Мы были там в наш медовый месяц. Кровать с балдахином рухнула!»

Две террасы давали дому достаточно воздуха, одновременно защищая его и открывая для гостей. Одна терраса выходила на большую грунтовую глинистую дорогу, оживавшую в сумерках. Вечерние шумы отражались в дорожной пыли. Воздух был теплый. Мимозы нежно покачивали своими желтыми гроздьями. Мальвы колыхались, как кисея. Солнце вспыхивало большим апельсином. Здесь Ив много рисовал. «Раньше, — признавался он, — я использовал только темные оттенки. В Марокко появились цвета земли и песка, женщины в бирюзовых, лиловых кафтанах… и небо».

Внутри дома атмосфера стояла спокойная, окутанная тенью и свежестью. Горшки плюща, немного мандариновых деревьев и цветы жасмина обрамляли каменную чашу, где журчал фонтан. Именно здесь Ив, самый чувственный кутюрье, решил сфотографироваться для журнала Vogue. Длинные волосы развевались от ветра. Он позировал, положив руку на бедро. Кожаная куртка табачного цвета спадала нежными складками вдоль тела. Развязанные шнурки приоткрывали грудь. Но он играл своего персонажа с юмором: «Я голубой эстет», — сказал он однажды, переворачивая подушки на диване. Что за смешной спектакль!