Ив Сен-Лоран

Преданная труппе Ролана Пети, мадам Фужероль, руководительница театральной мастерской, выполнила все костюмы. Все свое ремесло она приобрела в мастерских мадам Каринской: «Она была представительницей белогвардейской русской эмиграции, аристократии вкуса. У нее была великая мастерская!» Здесь мадам Фужероль шила костюмы, разработанные Сен-Лораном для «Сирано де Бержерака» (1959), а затем для «Собора Парижской Богоматери» (1965). «Он очень хорошо знает, чего хочет, но умеет слушать. Он не тиран и любит учиться. Ив прекрасно знал о противоборстве со взаимными шпильками между сообществом костюмеров и портными Высокой моды, где самое страшное оскорбление — „сделать что-то в духе Шахерезады“, а в театре, наоборот — „сделать что-то, как в Высокой моде“». Вот он и разрывался между двумя мирами. Кто вообще по собственному желанию согласился бы работать с этими варварами сцены?! В сфере Высокой моды презирали этих бродячих комедиантов, которые относились к тканям без должного уважения, склеивали их, красили, делая эффектнее, это они называли «делать объем». А в театре смеялись над любым рукоделием с иголкой в руке. «В области моды они привыкли видеть все близко. Театр — это безумие больших размеров и многое другое. В театре не надо смущаться», — говорила мадам Фужероль и смотрела как бы свысока на всех этих дам, которые говорили о чистоте стежка и миллиметрах. Но и в театре нельзя перебарщивать. «Если мы пустим двенадцать метров на воланы, танцовщица не повернется ни вправо, ни влево!»

В «Казино» шли репетиции, было занято не менее шестидесяти техников. «Двиньтесь вперед, остроготы!» — ворчал электрик на англичан, пришедших сделать фотографии. Бесконечные хождения туда-сюда. Клоуны и жонглеры. Напудренные маркизы. Декорации. Мост вздохов. Семиметровая горилла… Потонувшая в большом пальто из меха сурка, Зизи свернулась как кошка в углу, готовая вскочить на вытянутые пуанты в белых колготках. Зизи — брюнетка Венера. Блондинка Зизи. Зизи — Элиза, меланхоличная Зизи вся в «синяках»: «Синяки — это драгоценности, бей меня еще, хулиган». Это работа. Это дисциплина, ни один актер ее не избежит, каждый это знает. «Надо владеть техникой, чтобы иметь возможность забыть о ней. Без техники можно сломать себе шею».

В облаке дыма можно было различить Генсбура. Его внешний вид конфликтовал с внешним видом Эрте, щеголеватого, точно юноша, со своими золотыми цепочками и мягким галстуком, похожим на чашку синего фарфора в горошек. Рядом с ним все казались либо слишком молодыми, либо слишком старыми и… бесконечно вульгарными. «У меня были проблемы только с Лилиан Гиш», — внезапно признался этот русский аристократ, когда-то появившийся в стенах модного Дома Поля Пуаре в начале 1913 года. У Пуаре он и создал свое первое платье — костюм для Маты Хари, для пьесы «Минарет» Жана Ришпена. Ему было восемьдесят лет, и он «не терпел монотонности».

Вот трансвестит вышел из-за кулис, возникший будто из рисунков модельера, и взмахнул своими розовыми перьями. Моряк Шадок в красном шелковом платье времен ревущих двадцатых в большом колье с бусинами размером с конфету. Ив развлекался. Самая большая его страсть — это восточный номер «Пробуждение султана», костюмы и декорации сделаны им. «Начинается новая карьера художника, заставляющая забыть о Баксте», — писал Луи Арагон в журнале Les Lettres françaises

в феврале 1972 года в том же восторженном тоне, в каком Аполлинер расписывал шестьдесят лет назад парижские вечеринки.

Ив Сен-Лоран, очарованный, погрузился в краски «Синего бога», в цвета царицы Тамары и султанши Зобиде. Вслед за Бераром он нашел нового учителя. Он звал его за собой в этот волшебный мир театра, чтобы совершенствовать все то, что он всегда искал: освободить тело от костюма, сделать воздушной телесную экспрессию и украсить тело чистой фантазией, которая не мешает движению. Ив Сен-Лоран на самом деле был гораздо ближе к Баксту, который умер в 1924 году, чем к Эрте. Женской и манерной линией Эрте «вдевал» тело в тунику нимфы с той щепетильностью, которая видна как на сцене в его сфинксах и хрустальных колоннах, так и в его собственном доме, наполненном редкими раковинами и цветами с перламутровыми лепестками. Голубой цвет Эрте — жидкий, как вода, и хрупкий, как фарфор Веджвуда. Эрте был увлечен детализацией и гармонией контуров. Баксту же были интересны краски и ощущения. «Удиви меня», как будто говорила тень Бакста Сен-Лорану.

Как Бакст порвал с условностями декораций в «голубых и фиалковых тонах», так и Ив сломал установившуюся эротику «веселого Парижа» и картины колониальной любви на фоне алжирской касбы. Никакой светотени, только краски обнимались в цветной арабеске. Как ученик, он копировал мастера, будто сначала стремился освоить технику, которая помогла ему выразить с большей силой собственные ощущения и найти свой собственный ритм…