Ив Сен-Лоран

Сначала появилось откровенное признание. «Я болен, очень болен. Я был болен еще до июльского показа коллекции Высокой моды, но никто этого не заметил. Тем не менее мне делали инъекции: у меня была депрессия». Это правда, его внешность изменилась. Зрачки стали темнее, руки дрожали, лицо пополнело. Он больше не курил, как обычно. Сигарета в углу губ была готова выпасть. Казалось, что она сама по себе тлеет… Еще один характерный момент — это его неподвижная рука, над чем-то застывшая, в то время как его состояние постоянно менялось: хмурое, подозрительное, раздражительное. Алкоголь. Кокаин. Депрессия. Капельница. Коллекция. Начался адский период.

И все же этот человек, который еле стоял на ногах и готов был упасть в обморок, проявлял необычайную силу. Похоже, металлический панцирь защищал его тело, горевшее изнутри. «В нем есть энергия, которая идет у него изнутри», — говорила Бенедикта де Жинесту, директор примерочной. Ее называли «голосом» модного Дома, потому что именно она объявляла каждый выход во время дефиле. «Я видела, как что-то рождалось в нем в ту минуту, когда он видел ткани. Вот он подходит, совершенно разбитый. Вдруг перед тканью что-то зажигается у него внутри. Это священный огонь таланта, который торжествует над его собственным организмом».

На самом деле публичное объявление о депрессии не мешало ему создавать все более лирические и роскошные коллекции: «Испанки» и «Романтики» летней коллекции 1977 года и «Китаянки» на дефиле коллекции «Опиум» (зима 1977-го). Коллекции Rive Gauche

свидетельствовали о тех же взлетах фантазии. Самая впечатляющая из них была представлена в октябре 1976 года: 280 моделей крестьянок и одалисок с длинными шеями, украшенными «золотыми цехинами», цветами и платками, окантованными перьями и узелками. «Самая прекрасная из всех», по словам Лулу де ла Фалез, которая до сих пор говорит о ней с горящими глазами: «Были ирландские женщины, переодетые под испанок».

Будто бы вырвавшись из круга славы и почестей, такого желанного, хотя он и не был полностью счастлив от этого, Ив, сын Востока, находил прекрасное в другом месте — в своей памяти. Эскизы для коллекции Rive Gauche источали такое же ликование, как и те, что он создавал в Оране и во времена своего начального периода у Диора: чувство нарядности; шарф завязывался «в шикарный узел»; точный акцент на серьги и угол накидки; зашнурованные босоножки (два черных крестика на лодыжке) — и все это лишний раз отражало чувствительность человека театра. Будто ему требовалось всегда возвращаться к источнику, вернуть сиреневый шарф мадемуазель Викторине

[669] Эдуарда Мане, а «Лоле из Валенсии» — ее розово-черную жемчужину. «Одевая одну женщину, вы должны думать обо всех остальных», — говорил он.

Пучок мяты, брошенный в сиреневый джутовый мешочек, не превращен ли он его глазами и руками в платье из крепдешина?! Женщина из высшего света надевала грациозную одежду девушки, красивой и желанной, благодаря платью из парчи огненного цвета, ее тело воспламенялось при движении. Вероятно, она и не подозревала о темных переулках, вдохновивших модельера на это платье. Она позволила ткани обернуть себя, точно это руки незнакомца, чьи ласки ей изначально знакомы. Ив Сен-Лоран любил женщин. При этом он любил и свою собственную любовь к ним, «любовь, встреченную в предместьях, чистую, простую, вечную»[670]

.

Карандаш танцевал по странице. Двести восемьдесят одна модель. Два с половиной часа длилось дефиле. В конце показа все дивы целовали и обнимали его, пьяные от огней, ошеломленные лимонно-желтыми тонами, апельсинами, разбросанными его рукой, которая бешено извлекла наружу всю мякоть. Этой же рукой он заставил кровоточить красный цвет, принес в жертву фиолетовый, разогнал зеленый в своих горячих алхимических колбах. Сен-Лоран шокировал Париж, как в свое время мадам Скиапарелли. До этого дня находившийся под влиянием американских линий prêt-àporter, на этот раз он играл свободно. «Меня раздражало, что меня постоянно копировали. Я хотел подшутить над моими коллегами… Американские кутюрье в ярости».