Ив Сен-Лоран

В большом интервью с Ивонной Бэби[757]

он рассказывал о своей матери, «уходившей на бал»; «об ожидании последнего поцелуя», будто он должен был оправдать собственное детство, чтобы сделать его похожим на детство Пруста. Все это показывало сложность персонажа, восточного человека, ставшего послом модного Парижа, буржуа, жаждавшего почестей, похожего на прустовского Свана — псевдоним Шарля Хааса, сына еврейского биржевого маклера, часто посещавшего аристократию Сен-Жерменского предместья. «Пожирающие амбиции», подстегиваемые брезгливостью, в 1980-х годах сделали из него того, кем ни один кутюрье не смел надеяться быть: художника, театрального человека, короля моды, мецената, «человека хорошего вкуса», идентифицировавшего себя с главным героем саги Пруста «В поисках потерянного времени». «Сван был одним из тех людей, которые долго жили иллюзиями любви и видели, что, осчастливив многих женщин, дав им благосостояние, они не пробудили в них ни благодарности, ни нежного чувства; но им кажется, что в своем ребенке они находят ту привязанность, воплощенную в самом их имени, благодаря которой они будут жить и после смерти»[758]

.

В интервью бунтарь прятался за цитатами, взятыми из Пруста, как раньше прятался за своей застенчивостью. Он использовал их как словесный парад, как способ обездвижить противника, но прежде всего продолжить говорить о себе, через призму другой жизни. «В глубине какой боли находил он свою безграничную способность творить?»[759]

. Он часто вспоминал эти слова в своих интервью, ссылаясь на любимую фразу любимого писателя. «Он был существом, полностью пожираемым своим творчеством, человеком, который глубоко страдал и пожертвовал своей жизнью, чтобы это творчество было самым совершенным и самым удивительным», — говорил он о писателе.

Такое же творчество он сам выстроил в своей золотой клетке, где все, казалось, было устроено так, чтобы дать ему отдохнуть от реальности. Габриель Бушаэр, PR-директор, записывала своим прекрасным почерком запросы на интервью от журналистов. «Моя работа — говорить нет». Women’s Wear Daily

регулярно публиковал новости о его здоровье, сообщался его распорядок дня. Он вставал в семь тридцать, приходил на авеню Марсо около девяти тридцати. С начала 1979 года Ив почти отказался от общественной жизни. Он проводил весь август в арендованном доме, недалеко от Трувиля, вместе с Пьером Берже, и курировал ремонт в своем доме, «замке в духе Агаты Кристи», как он его называл.

Он реконструировал особые «вселенные»: мир Марселя Пруста (Замок Габриель, в Беневиль-сюр-Мер, неподалеку от Довиля), Жака Мажореля, сына краснодеревщика из Нанси (вилла «Оазис», Марракеш). В Париже он заперся в мире, позаимствованном у Мари-Лор де Ноай и Шанель, где аромат лилий и блеск горного хрусталя указывал на невозможность этого персонажа жить иначе, кроме как отражаясь в образах исторических персонажей. «Я не хочу жить в комнате, где нет зеркал. Когда их нет, комната мертва». Точно так же, как Сван посещал своих знакомых, принадлежавших к «высшему свету», Ив Сен-Лоран выделял в своих домах предметы, ценность которых была обусловлена теми мужчинами и женщинами, кому они принадлежали: барон де Реде, Шанель, король Бельгии, эрцгерцог Австрии, чей герб выгравирован на серебряном тазике… Там подсвечник Марии Медичи, здесь большой шестиугольный кристалл Миси Серт[760]. Кутюрье нравилось, как свет двигался внутри, «словно в зеркале». Человек, который считал, что музеи — это «мертвые места», теперь жил в окружении своих сокровищ.

Квартира Ива Сен-Лорана на улице Вавилон стала одним из самых фотографируемых объектов десятилетия. Входная дверь здания контролировалась камерой. «Я не собираю, я накапливаю вещи», — объяснял кутюрье. «Это дом для предметов, а не для людей», — замечал один современник. Предметы будто ждали посетителей, чтобы ползти, двигаться, натыкаться друг на друга, обниматься, вступать в борьбу с бронзовым Геркулесом, птицей Сенуфо и всеми змеями, камеями, кинжалами в бархатных ножнах, выскакивавшими отовсюду, среди канделябров и снопов пшеницы. «Есть люди, которые меняют всю свою квартиру каждые три года. Я передвигаю предметы, даю им новую жизнь», — говорил он.