Ив Сен-Лоран

«Высокая мода — не искусство, а ремесло. Это значит, что ее отправная точка и цель конкретны — это тело женщины, а не абстрактные идеи. Платье — не архитектура, это дом: оно сделано не для того, чтобы его созерцать, а для того, чтобы быть обитаемым. Необходимо, чтобы женщина, кто живет в этом платье, чувствовала себя в нем удобно и комфортно. Все остальное — измышления»[419]. Используя выражения Шанель, он добавил к ее видению немного своего отчаяния. Ив всегда высказывал сумрачное определение профессии в фатальных терминах, точно он говорил не о моде, а об артефакте, которому уже несколько тысяч лет, и вот люди его выкопали, вычистили и поставили в витрину: «Я реликт, я в клетке. Мы не можем так легко уйти от Высокой моды. Я делаю платья и сплю». Неужели он чувствовал себя заключенным, намекая на знаменитую каторгу во Французской Гвиане?! Здесь мы сталкиваемся с навязчивыми видениями оранского подростка, с его привычкой раздваиваться и переживать о собственной судьбе, которая как солнце, что встает каждое утро и будит «львицу в ботаническом саду». Тогда, в Оране, он переписывал эти стихи Жака Превера о львице:

Какая гадость,и как отчаян, и прекрасен,и надрывен,

незабываемее взгляд, когда она видиткаждое утро, едва проснувшись,страшные решетки

страшной человеческой глупости,решетки ее клетки, забытые ею во сне.

Окружавший мир разваливался, это он интуитивно угадывал в своих коллекциях задолго до исторического мая 1968 года. В этом тайна Сен-Лорана, он поддерживал определенную дистанцию от современных событий — эту дистанцию он выражал в своей одежде. На шею женщины в одежде от Сен-Лорана не бросались, на нее смотрели. Его платья не иллюстрировали высказывание, они заменяли его. Ив Сен-Лоран рисовал модели-сенсации. Он проходил сквозь эпохи, не принадлежа ни к одной, но позволяя верить каждой из них, что он ей принадлежит.

Что он делал ночью с 10 на 11 мая, когда появились баррикады? Был ли он в Париже, сражаясь с линией пальто во время примерки? Или в Марракеше, среди абрикосов? Или где-то еще? В его коллекциях мы не найдем никаких следов горевшего автомобиля как символа времени. Во время событий мая 1968 года модный Дом был открыт. Если цены для постоянных покупателей на осень — зиму 1690-го остались прежними, то для частных клиенток резко взлетели вверх: выручка составила 2,8 млн франков против прежних 2 млн. Но этот взлет предшествовал довольно длительному кризису. «Мы делали много для линии Rive Gauche в мастерской на улице Спонтини», — рассказывала мадам Эстер. «Я целых три недели не приходила на работу, — вспоминала одна из швей. — Метро не работало, домой было не вернуться». Ив Сен-Лоран принадлежал к богеме левого берега Сены, которая в заблокированном демонстрациями Париже ужинала у старого Казеса (кафе Lipp), где мадам Берта, дама, собиравшая плату за туалет, обеспечивала завсегдатаев сигаретами Marigny и Montecristo,

их невозможно было нигде достать. Ив Сен-Лоран и Пьер Берже не теряли даром четырехмесячный отпуск: их лето было посвящено музыке (Байройт, Зальцбург); часть сентября они провели в Венеции, в частном роскошном клубе Cipriani; делали рождественские покупки в лавке декоративного дизайна Янсена, на улице Рояль.

Именно там Ив заметил Элен де Людингаузен[420]. Он позвонил ей дня через два: «Вы охрипшая или это ваш естественный голос?» Элен действительно обладала незабываемым голосом. Она родилась в Париже, выросла в Бразилии, училась в Швейцарии, говорила на шести языках. По происхождению из белогвардейской русской семьи, дочь графини Строгановой, сама княжна Щербатова, она, казалось, прятала целую вселенную в своей записной книжке. Ей было тогда двадцать пять лет. Пьер Берже пригласил ее на работу: «Ив Сен-Лоран хотел бы создать для вас должность, которой не существует, — представлять его Дом по всему миру».

Ива Сен-Лорана и Пьера Берже всегда видели вместе. Они приходили на ужин к Шарлотте Айо, которая давала очень красивые балы в своем особняке на улице Драгон с маленьким оркестром под смешным названием Zingos («Цыганята»). Но что происходило вокруг кутюрье, что даже Матьё Гале предпочел не раскрывать его тайны в своем дневнике: «В светской жизни нужно уметь молчать, это правило. Сен-Лоран — улыбчивый паук, окруженный длинноволосой свитой. Довольно любезный взгляд из-за очков»[421].