Иван Саввич Никитин

Перед нами не просто исторические декорации, а картины, говорящие о широком временном видении художника, способного соединить в одно целое прошлое и настоящее, вечное и преходящее, — природа в этом отношении его надежное связующее звено, своеобразный пробный камень поведения человека. Так же, как всякое живое существо, она любит и ненавидит, спорит и соглашается, радуется и негодует. Вот лишь одна пейзажная иллюстрация, тонко рисующая настроение влюбленного Василия:

Восток краснеет. Кровли зданий,Дождем омытые, блестят.По небу синему летятОгнем охваченные ткани

Прозрачно-бледных облаков,И тихий звон колоколовИх провожает. Пар волнамиПлывет над сонными домами.Он влажен. Свежий воздух чист.

Дышать легко. Румяный листТрепещет, каплями покрытый.По улице ручей сердитыйЖурчит, доселе не затих.Меж белых камней мостовых

Вода во впадинах алеет.Порою ветерок повеет, —И грудь невольно распахнешь,Цветов и трав дыханье пьешь.

Сколько в этой картине неподдельного изящества и благородной простоты, и как она контрастирует с удушливым дыханием мещанского мертвого городка, где люди живут в дисгармонии со своим природным нравственным началом.

Лирические пейзажные отступления, как вообще часто бывает в произведениях Никитина, — органические композиционные элементы в общей сложной конструкции поэмы.

«Кулак» был любимым детищем Ивана Саввича. Помня, как придирчиво и иногда несправедливо приняла критика его первую книгу, он с беспокойством ждал очередного разноса: «Ну-с, что-то скажут теперь гг. журналисты? Вот, я думаю, начнутся бичевания!.. Выноси тогда мое грешное тело!» Поэт даже выразил свою тревогу А. Н. Майкову. Тот отделался шуткой: «…перебирал журналы, — кулаков, кроме редакторов, не видать».

В большинстве своем рецензенты встретили поэму приветливо. Выше уже упоминались доброжелательные в целом суждения в «Современнике» Н. А. Добролюбова, сочувственно передавшего сюжет «Кулака» и подчеркнувшего его гуманистический пафос. «Московское обозрение» по достоинству оценило потрясающий драматизм и неподдельный комизм ряда сцен в произведении, а также «чудные описания природы»; положительные отзывы поместили «Санкт-Петербургские ведомости» и другие газеты.

Очень редкий для того времени случай — никитинская поэма попала в текущие академические анналы. Спустя несколько месяцев после выхода ее молодой историк литературы академик Яков Карлович Грот (он принадлежал к кругу друзей П. А. Плетнева) сообщал Ивану Саввичу: «…Ваш «Кулак» так понравился мне, что я написал разбор его и занял целое одно заседание II Отделения Академии наук…». Я. К. Грот находит органичным выбор драматической формы стихотворного повествования, говорит о богатстве поэтического содержания, проникнутого «в высшей степени нравственною мыслью», восторгается мастерскими описаниями природы, которые «дышат какою-то особенною свежестью», наконец, отдает должное ритмико-интонационной изобретательности автора. Академик делает вывод: «Мы здесь находим множество ярких и разнообразных картин русского быта, столь удачных, что это произведение в полном смысле заслуживает названия народного». Справедливости ради надо сказать, что увлеченность Я. К. Грота предметом исследования не всегда способствует объективности анализа «Кулака» (в частности, явно преувеличены художественные достоинства образов Саши и столяра Василия, несколько снижает впечатление эмоционально-морализаторский стиль разбора), однако с учетом состояния филологической науки того времени слово ученого прозвучало и своевременно, и весомо.

Среди других откликов упомянем черновую, незавершенную и неопубликованную рецензию, автором которой был поэт Яков Полонский. Вначале он пишет о «Кулаке» как о «заметном литературном явлении» и уверенно заявляет: «Мы признаем поэтическое дарование г-на Никитина и могли бы, читая его поэму, заранее поручиться, что на 158 страницах… много есть истинных поэтических страниц, довольно оправдывающих нашу веру в это дарование». Автор подкрепляет свое мнение о «высшей поэзии» в «Кулаке» рядом цитат пейзажного плана. Однако в целом Полонский не может принять общего идейного звучания поэмы, ему чужда ее «прозаическая» тема. Отсюда вывод: «…все произведение есть ошибка», которая «свойственна всему направлению нашей литературы» и в которую его собрат по перу «вовлечен был невольно». В этих словах слышится отголосок эстетической борьбы между представителями «чистого искусства» и сторонниками некрасовской поэтической школы. Кто же ошибся? Спор до сих пор продолжается…