А для Михаила Воротынского Федоров-Челяднин собрал 111 поручителей, и царь вызвал заключенного к себе. Не в 1565, а в 1566 г., и не пытал, а простил. Воротынский полностью признал, что «преступил» против государя, и принес дополнительную присягу. Но в его поручной записи Старицкий не фигурирует! Значит, в заговоре с ним Воротынского не подозревали. Он целовал крест «не отъехати» в Литву, Польшу, «и к папе римскому, и к Цесарю, и к королю угорскому, и к королю дацкому, и к королю свейскому, и ко всем италийским королем и ко князем, и к поморским государем», «и к турскому салтану, и к крымскому царю, и в Нагай и в иные бесерменьские государства и не ссылатися с ними ни грамотою, ни человеком» [523].
Перечислены и большинство европейских стран, и азиатские! Похоже, Иван Грозный хорошо представлял неординарную натуру Воротынского, его склонность к авантюрам, и в поручной записи постарался не оставить ему никакой лазейки, которую он мог бы использовать без нарушения крестного целования. Но после присяги государь пригласил князя обедать за своим столом. Побеседовав с ним, решил, что ему можно доверять. Назначил его казанским наместником, вернул значительную часть прежних владений: города Одоев, Чернь и Новосиль. Востановил в правах «державца» — удельного властителя. И даже выделил казенные средства на ремонт Новосиля, который без хозяина пришел в запущенное состояние. Это был «разгар» опричного террора!
К жертвам этого террора ухитрились причислить даже «первопечатника» Ивана Федорова. Дескать, когда умер его покровитель Макарий, книгопечатание объявили ересью, типографию сожгли, и Федорову пришлось бежать за границу [524]. Сюжет любопытен именно тем, что он не основан ни на каких источниках, просто высосан из пальца. Да, Федоров и его товарищ Петр Мстиславец действительно очутились в Литве. Но как и почему? Достаточно сопоставить факты. Книга Апостол была издана Федоровым уже после смерти Макария, а Часослов — в 1565 г., во время опричнины.
В 1566 г. в Москву приезжал во главе посольства православный магнат Григорий Ходкевич, вел переговоры с царем. А сразу после этого в Заблудове, в имении Ходкевича, создают типографию Федоров и Мстиславец, в 1568 г. издают там «Учительное Евангелие» патриарха Каллиста [525]. Уехать с послом печатник мог только с разрешения государя. Иван Грозный выступал покровителем Православия, никогда не отказывался помочь Церкви в других странах. Ну а поддержать истинную Веру в Литве, где ее теснили и католики, и протестанты, было особенно важно. Отсюда следует единственная непротиворечивая версия — Ходкевич попросил от лица православных выделить специалистов-печатников, и царь отпустил с ним Федорова и его товарища.
Мнимое их обвинение в «ереси», и тем более со стороны государя — полная чепуха. Типография в России продолжала действовать и без Федорова. В ней трудились другие мастера, Никифор Тарасьев, Андроник Тимофеев Невежа, Маруша Нефедьев, Васюк Никифоров. В 1568 г. они начали печатать Псалтирь. А потом Иван Васильевич повелел перенести типографию в Александровскую Слободу, в собственную резденцию. Но и с Федоровым связь не прерывалась — например, постоянными покупателями его книг были Строгановы [526]. Неужели предприниматели, близкие к царю, стали бы заказывать духовную литературу у беглого изменника и «еретика»?
Пожалуй, стоит указать на еще одно достижение опричнины, до сих пор не замеченное историками. Она искоренила в России… пьянство. Мы уже отмечали, что прежний запрет царского отца и деда на изготовление и продажу спиртного был фактически похоронен в годы боярского правления. Иван Васильевич начал ограничивать употребление горячительных напитков постепенно. Стоглавый Собор постановил о недопустимости пьянства священнослужителей, запретил держать в монастырях «горячее вино» (водку). В 1552 г. по приказу государя Андрею Берсеневу и Хованскому «велено было им беречи крепко во всей Москве, чтоб священнический и иноческий чины в корчмы не входили, в пьянстве не упивалися, не празднословили и не лаялися» [527]. В 1555 г., вводя структуры выборного земского самоуправления, царь поставил перед ними одной из задач закрывать расплодившиеся подпольные корчмы. Людям дозволялось варить пиво только в канун праздников или на семейные торжества, для этого требовалось получить разрешение земских властей [528].