Из блокнота Николая Долгополова. От Франсуазы Саган до Абеля

Я совсем не сталинист. Однако слова вождя приведу. «И на нашей улице будет праздник», — сказал Сталин, выступая по случаю 25-й годовщины Великого Октября. И праздник пришел в Сталинград. Но улиц-то не осталось. Они едва угадывались, смутно проглядывались по изредка попадавшимся, случайно не раздробленным снарядами булыжникам, которыми выкладывали широкие сталинградские мостовые.

…Воспоминания нахлынули набухшими каплями слез. Крупные слезы катились по лицу директора Сталинградского тракторного военных лет Никиты Тимофеевича Просвирова:

— Что чувствовали? Мы дома, и город наш. Что испытывали? Веру, подъем, воодушевление. Не встречал на заводе ни единого, кто бы не верил. Нет, ни единого. И работали. Работали? Сражались! Восстановление города превратилось в сражение. И военный лозунг «Мы отстоим тебя, родной Сталинград!», к которому во втором слове добавилась единственная буква «р», звучал так же призывно и мощно: «Мы отстроим тебя, родной Сталинград!»

В сентябре 1942-го немцы сожгли Сталинградский тракторный. Рабочих, как уже рассказывал, эвакуировали за Урал. И еще долгие годы в Челябинске, Барнауле, Свердловске пожилые мастера с гордостью представлялись: «Начинали на Сталинградском тракторном». Далеко забросила война. У многих — ни кола ни двора. Спали, и то по очереди, на трехъярусных нарах. Но выпуск танков «Т-34» налаживали на новых местах быстро. А жили вестями с фронта. Звонили домой, в город. Бывало, изредка дозванивались. Скорбили, страдали, оплакивали погибших и все равно ждали вестей счастливых. Чувствовали: она, сталинградская победа, близко. Единственный раз остановили работу, когда наконец дождались.

Реэвакуация — Никита Тимофеевич Просвиров радостно произносит слово — порождение военной поры. Никак нельзя было удержать рвавшихся домой. Некоторых, правда, все-таки пришлось удержать: не останавливать же налаженное военное производство. Остальные сталинградцы собрались в Челябинске. Самым медленным товарняком в мире — до Куйбышева. А от него по реке, кишащей минами, как плотвой, на баржах — и в Сталинград.

Завод встретил развалинами. Некогда крепкие стены рушились от ветра. И только еще сильнее почерневшие, закаленные в пламени пожарищ молота стояли там, что раньше называлось кузнечным цехом. Они были как памятник, оставленный войной безвозвратному прошлому. А через несколько месяцев с завода на фронт уже отправился эшелон могучих «тридцатьчетверок» с короткой, говорившей больше любых победных рапортов надписью на башнях — «Ответ Сталинграда».

Четыре тысячи строителей, в основном девушки, жили кто где: ночевали в полотняных, осиновым листом трепетавших на холодном ветру палатках, забирались в брошенные немцами обгоревшие танки, в сбитые самолеты с фашистскими крестами, в блиндажи. Рыли землянки. Если натыкались вдруг на уцелевший уголок дома, тащили туда кирпичи, доски и что только попадалось под руку. Покрывали все это железом, толем — получалось нечто вроде спасавшего от промозглых ветров жилища.

Часто спали вповалку, сбившись в дружную кучу, чтобы потеплее, в цехах. Если находились силы, а они порой находились, шли после смены строить себе жилье. Разбирали засыпанные подвалы, проводили свет, воду. Завалы расчищали вручную, рискуя каждую секунду наткнуться на мину, неразорвавшийся артиллерийский снаряд. Одни гибли, другие — продолжали работу.

Необъяснимым образом устояли коробки некоторых домов. Внутренних стен, конечно, не сохранилось. Наскоро настилали полы, перекрывали крыши и, не возводя никаких перегородок, устраивали сплошные общежития. Просвиров распорядился открыть при тракторном нечто вроде вспомогательного цеха. Умельцы, они всегда в нашем народе отыщутся, мастерили оконные рамы, двери. Экономя драгоценные гвозди, сколачивали мебель в три доски и четыре гвоздя. Работали при свете прожекторов до одиннадцати-двенадцати ночи.

Некогда уютного стадиона около завода, который бомбили денно и нощно, практически не существовало. А клочки футбольного поля с упрямо пробивающейся травой остались. Часть поля и то, что было беговой дорожкой, немцы превратили в кладбище, уставленное крестами с надетыми на них касками. Устроили комсомольцы воскресник, взялись за носилки, принялись разгребать, расчищать поле, а могилы-то — заминированы. Снова раненые, убитые, снова — горе.

И потом, долгие годы спустя, из матушки футбольной земли вдруг вылезали на зеленый газон немецкие кости. Чужая смерть, радость футбола, возвращение к жизни. Как же все сплелось туго и навечно.

Как же ты устроена, как складывалась судьба наша! Разруха, катастрофическая неустроенность, изнурительный труд, а молодежь рвется на стадион. Не отлежаться и не забыться в бараке, согретом жалкой охапкой дров и дыханием сотен спящих. Торопятся молодые размять мускулы, ноющие от напряжения. Пробежаться наперегонки с тонюсенькой девчонкой из соседнего цеха. Погонять не мячи — их в Сталинграде и в помине не было — продырявленную пулями автомобильную покрышку, сноровисто набитую соломой. Призывать, агитировать никого не надо было.