Из блокнота Николая Долгополова. От Франсуазы Саган до Абеля

Чем объяснить этот феномен? Привычкой. Стремлением молодости к общению. Желанием посоревноваться, показать удаль. Но не только. Спорт — занятие мирное, творческое, товарищеское и коллективное по внутренней сути. Умолкали пушки, и вместо разрывов снарядов слышалось добродушное покрикивание-покряхтывание вступивших в схватку борцов, мягкие шлепки-удары мяча. И здесь было соперничество. Однако соперничество ради здоровья, ради удовольствия двух спорящих сторон, ради того, чтобы хоть на час отвлечься от военных кошмаров, окунувшись в спортивную, а значит, и мирную жизнь. Не идеализирую роли спорта. Пишу о том, как она мне видится.

Но не спортом единым тянулись к мирной жизни. Есть у нас, журналистов, манера, цепко ухватившись за что-нибудь, тащить это «что-то» через все повествование, ничего не замечая на пути. Оставим на минуту его величество спорт. Тем более что до войны интересы жителей Тракторозаводского района им не ограничивались. Были здесь и библиотека, и кинотеатр, и даже предмет законной гордости — оперная студия.

Были, да не остались. Только собирала, рассказывает директор Просвиров, корешки обгоревших книг молчаливая женщина с седыми волосами. Складывала их там, где раньше стояли книжные стеллажи.

Появился однажды в тупике у завода неприметный вагончик. Рядом с ним пристроили сарай. Это приступила к выпуску газеты выездная редакция «Комсомольской правды».

Листаю подшивку — состарившуюся, сгорбившуюся, почивающую в московском архиве. Газетка малоформатная, бумага — серенькая, а листок — боевой, задорный. И в то же время душевный, очень личный, написан не громкими — доходчивыми, понятными словами. Есть в ней героические статьи, есть и юмор с заковыристыми шутками. Корреспондентом выездной редакции был известный сейчас писатель Олег Михайлович Шмелев. До Сталинграда воевал под Ленинградом. Раненым попал в плен и тут же, пока не отправили в Германию, сумел бежать. Госпиталь — и вновь фронт. Немало повидавший за короткую фронтовую жизнь, Шмелев ужаснулся, попав в сталинградские развалины. Ни с чем они были не сравнимы и потому показались фронтовику убийственно-вечными. День предавался заполнившей душу мрачной тоске. Утром вылез из вагончика, стоявшего среди руин этаким московским отелем «Метрополь», услышал смех бегущих на завод девчонок, и отпустила щемящая боль, капельку отлегло. Все продолжалось. И чтобы сделать жизнь полновесной и полнокровной, пора было, забыв о безысходной печали, круто браться за дело.

Этим и занялись сотрудники выездной редакции «Комсомолки». Почти круглосуточно кипела работа, называемая раньше по-канцелярски «культмассовой». В нее вкладывали выдумку, молодой журналистский задор и обязательно смешинку. Крутили довоенные комедии с Любовью Орловой, и сарайчик рисковал не выдержать двойной нагрузки: напора рвущихся приобщиться к искусству кино и громового хохота.

Выручала погода. Поставили на площади столбы и, натягивая между ними белые простыни, резко взвинтили «посещаемость». Устраивали лекции, и объявление «Завтра доклад о международном положении» не отпугивал — наоборот, собирал вместе строителей и рабочих тракторного. Герои войны, выступавшие с открытой трибуны, должны были обладать крепчайшим вестибулярным аппаратом — так высоко и неустанно подбрасывали их потом в воздух. Особенно любили летчиков.

И Шмелев, отвоевавший в пехоте, признавался, что испытывал болезненную ревность, переходящую в зависть. На деятельности выездной редакции эти сугубо личные чувства нисколько не отражались. «Комсомольская правда» со своим вагончиком и сараем стала признанным местом большого молодежного сбора.

— Помогли заводу здорово, — считает Просвиров. — Настроение создали. Дух сильно подняли. А еще, — улыбается он, — появилась у нас музыкальная комедия. Точнее, возродилась. До войны в городе действовал театр оперетты. Хотелось шутки, смеха, музыки. Отремонтировали помещение около тракторного, и возвратившиеся из эвакуации актеры принялись петь недопетое и танцевать недотанцованное. Через полгода юных строительниц тракторного было не узнать. Девушки причесывались по-новому. Старались ходить шагом легким, грациозным. В одежде пытались подражать актрисам, быть элегантнее.

И вновь удивляет меня Просвиров:

— Некоторые начали ворчать: «Развращаем молодых». А я им: «Подражают, и правильно. Завод вылез из лаптей! Девчонки за собой следят. Вы что хотите, чтобы они в онучах и дальше щеголяли? Вы таких в жены возьмете?»

Да, директором Просвиров был что надо. Еще в войну разобрался в том, на что у некоторых ушли целые десятилетия бессмысленных раздумий и публичных споров. С таким наверняка и работалось здорово. Но все эти споры и раздоры относительно девичьих одежек, о том, что можно и, наоборот, нельзя, развернулись потом. Когда враг был сокрушен, а смертельные испытания вынесены и выстраданы.