Из давних времен Христианской Церкви

Церковный историк Евагрий, описывая палестинских монахов V-ro века, рассказывает, «некоторые из монахов заключаются в своих хижинах поодиночке; а их хижины имеют такую широту и высоту, что в них нельзя ни прямо стоять, ни без боязни наклоняться. Это по слову Апостола – замечает историк – жизнь «в вертепах и пропастях земных» (Евр. 11, 38). Иные из них обитают вместе со зверями в каких-нибудь неприметных для посторонних расселинах земли. Придуман ими и еще род жизни, превосходящий силу всякого мужества и терпения. Они проникают в сжигаемую солнцем пустыню, и покрывая лишь тайные члены своей природы, прочее тело, как мужчины, так и женщины, предают ужасным морозам и знойному воздуху; совсем отвергают также употребляемую людьми пищу и питаются прямо от земли, срывая прозябения (растения), чтобы только жить, и потому называются пасущимися. По временам они становятся зверовидными, т. е. изменяют телесный свой образ, да и образ мыслей получают несвойственный людям» (Церк. История, кн.1, гл. 21). Припомним, наконец, еще вид монашеского подвижничества: столпничество.

Христианское монашество, как известно, явилось в IV–V веке; но следы аскетического направления в христианстве мы находим уже и в первых веках. Аскетизм первых веков был подготовительной стадией к развитию монашества. В первенствующей церкви встречаем особый класс христиан обоего пола, которые известны с именем аскетов и девственниц. Они живут среди самого общества, добровольно отказываются от брака и от собственности, проводят время в постах, молитвах и религиозном созерцании. Иногда они образуют даже отдельные общины для взаимного побуждения к неослабному аскетизму; в эти общины принимались даже дети, которые воспитывались для дальнейшей воздержной жизни. Указанные лица пользовались вместе с исповедниками высоким уважением, имели отдельные места в богослужебных собраниях; во время гонений они с одушевлением стремились к мученичеству, как к желанной цели.

Аскетическому направлению умов того времени весьма много содействовало стремление христиан как можно более отделить себя от языческого общества в образе жизни. Они хотели быть не от мира сего, хотя и оставались в мире. Христианская церковь, со своей стороны, в лице некоторых представителей ее, старалась поддерживать это направление и таким образом зарождалось зерно монашества. Уже «Пастырь» Ерма (II в.) различает двоякую нравственность: высшую и низшую; первой могли следовать лишь немногие, вторая составляла общее требование. Климент Александрийский требует от христианского мудреца, чтобы он отличался от простых христиан не только высшим познанием, но и высшей, вполне бесстрастной стоической добродетелью и господством над всеми чувственными состояниями; Климент склонен был смотреть на тело, подобно Платону, как на гроб и узы души. Еще далее идет ученик его Ориген. Кто делает только то, что повел ено, тот есть еще не ключимый раб, но кто делает более, только тот называется добрым и верным рабом». С такими же воззрениями встречаем писателя III-го века из Александрийской школы Иракла. Этот последний аскетическую жизнь считает единственным признаком, который отличает новозаветное домостроительство спасения от ветхозаветного.

«Что принесло нового, спрашивает он, учение Единородного? Какое новое благо даровало оно человечеству? О страхе Божием, о зависти, о корыстолюбии уже говорит и Ветхий Завет. Что нового остается, как не введение безбрачной жизни?»