Во-вторых, сама историческая почва, на которой сеялось слово Евангельское, не совсем была подготовлена для идей монашеских. Это было Иудейство и Римский языческий мир. Ни то, ни этот не слишком благоприятствовали строгому аскетизму. Иудейство вообще, за исключением немногочисленного класса назореев, весьма высоко ставило жизнь брачную; мысль о плотском рождении Мессии давала особенную цену чадородию, и бесплодие почиталось стыдом или даже проклятием. Римский мир языческий далеко не был аскетом. Задатки монашества в Риме представляли лишь весталки; но посмотрите, какое было ограниченное число их; их было всего шесть. Весталками становились девочка от 6 до 10 лет, которые совершали служение богине поддержанием св. огня в продолжение 30 лет. Но после этого они снова возвращались к обществу и могли вступать в брак. Поэтому неудивительно, если из среды христиан первенствующей церкви даже возвышались оппозиционные голоса против аскетизма. Вот что рассказывает Евсевий из эпохи II-го столетия, свидетельствуя тем, как далеко была церковь того времени от монашества. Евсевий (V, 3) говорит: «Один из мучеников, заключенных в тюрьму, некто Алкивиад, вел жизнь самую строгую, и прежде всего не употреблял в пищу ничего, кроме хлеба и воды. Когда же он старался продолжать такую жизнь и в темнице, то Атталу, другому исповеднику, было открыто, что Алкивиад поступает нехорошо, не употребляя в пищу тварей Божиих и через то подавался повод к соблазну прочим. Алкивиад, рассказывает историк, повиновался; стал вкушать без разбора всякую пищу и благодарил Бога; ибо мучеников не переставала блюсти благодать Божия, Сам Дух Святой был их советником». Это свидетельство чрезвычайно важно; оно показывает, что оппозиция шла не из какой-нибудь распущенности нравов, нет, она велась во имя Духа Святого, во имя Самого Бога. С точки зрения тогдашнего христианского общества аскетизм должен был быть принадлежностью разве только людей глубокой учености, философский настроенности; аскетизм должен быть не более как явлением исключительным в том же роде, в каком он был тогда везде. «Мы не можем быть философами и аскетами, – протестовали христиане по свидетельству Климента, – мы не ученые люди, мы не понимаем Св. Писания; каким же образом от нас будут требовать строгой жизни». Крайний аскетизм, значит, был еще не в духе тогдашнего общества.
В-третьих, христианская литература рассматриваемого времени если иногда и проводила аскетические воззрения, однако же, она не бедна была и противоаскетическими тенденциями. Одно течение мыслей противостояло другому, взаимно ограничивая одно другое. Сама книга «Пастырь» Ерма, которая, как мы сказали выше, различала двоякую христианскую нравственность низшую и высшую, и таким образом подготовляла мысль к проявлению высшей строгости жизни, сама эта книга не чужда воззрений, которые в то же время предостерегали против аскетизма, отрешающегося от мира и изобличающего этот последний.