Из химических приключений Шерлока Холмса

— У себя дома. Он возился с камнем долго. А потом продолжил свою работу, сняв отпечатки восковой бумагой и сфотографировав надписи.

— Он бывает у вас?

— Бывает, но не часто, у него много дела. Обычно он приезжает из Лондона вместе с сэром Эрнстом.

— А кстати, где сейчас ваш племянник?

— Он будет только через неделю. У молодого человека в Лондоне много старых товарищей и привязанностей. Не могу же я держать его взаперти. В возвращениях своих он точен, как я того от него требую. Через неделю он будет дома, полагаю, что вместе с профессором Бержье. Он увлекся его идеей расшифровки этих надписей и хотел бы отправиться с ним опять в Индию разыскивать добавочные сведения. Я разделяю эти его стремления и не пожалею средств, постараюсь помочь ему заняться, как я считаю, благородным делом. Может быть, молодость его не будет растрачена по-пустому и он оставит какой-то след Беверли в науке… Но вот с некоторого времени у меня появились, может быть, совсем необоснованные сомнения, по поводу которых я и хотел с вами посоветоваться. В один из своих последних визитов профессор Бержье упал с лошади. У меня хорошая конюшня, и они с Эрнстом иногда позволяют себе верховую прогулку.

Естественно, он испачкался. Мой дворецкий, помогавший ему умыться, сказал мне, что заметил у профессора возле локтя какую-то татуировку. Бержье очень выдержан, воспитан, я бы сказал даже — обаятелен. Элегантный сорокапятилетний мужчина с короткой бородкой и безупречными манерами. Но — татуировка! Я не знаю ни одного джентльмена, который позволил бы наносить на свою кожу какие-то знаки!

— Но ведь профессор по национальности француз?— остановил лорда Холмс.

— А я не думаю, что и во Франции образованные, воспитанные люди позволяют себе такое.

— Пожалуй, вы правы, сэр, хотя совсем не исключено, что это след мальчишеских увлечений, когда все они бредят пиратами. Или же какое-нибудь несчастье, в котором такую татуировку ему нанесли насильственно. Он знает, что вам об этом известно?

— Что вы, мистер Холмс! В порядочном доме на такие вещи не принято обращать внимания, тем более упоминать их. Дворецкий же об этом никому не проронил слова, кроме меня. У меня прислуга старой школы.

— Превосходно, сэр. Не могу ли я взять у вас эти камни на некоторое время? Я привезу их ровно через неделю в полной неприкосновенности, когда вернется ваш племянник. Только я просил бы вас не посвящать его во все и не говорить ему, что вы передали мне камни.

Мы очень тепло распрощались, и тот же кучер доставил нас на Бейкер-стрит.

С утра следующего дня Холмс исчез и пропадал до позднего вечера. Опять утром он отправился, по его словам, в библиотеку, еще через пару дней он пригласил меня с собой.

Мы оказались в кабинете профессора Фуллера. Черноволосый с проседью, всклокоченный, с горящими глазами, он произвел на меня впечатление демона. Холмс изложил ему суть дела, которое его интересовало. Профессор взглянул на принесенные камни и тут же сказал:

— Нет никакого сомнения, что это метеориты. Они — ваши?

— Нет, к сожалению, профессор, они нам не принадлежат, я принес их только для того, чтобы вы их осмотрели. Нас интересуют надписи на них.

— Надписи? А кто вам сказал, что это надписи?

Холмс осторожно пояснил, что это лишь подозревается владельцем камней,

— Конечно, конечно, — сказал профессор, — неосведомленные люди вольны в таких подозрениях. Некогда это имело даже трагические последствия. В «падающие звезды» передовая наука долго не верила, отвергая такое явление самым решительным образом, относя такие камни к продуктам вулканической деятельности. Самой ярой противницей метеоритов была Парижская академия наук. Их прославленный химик Бертолле объявил падение метеоритов легендой, которую нельзя объяснить не только физикой, но и ничем разумным вообще. Какой-то невероятный парадокс: наука опровергает, а суеверия приближают нас к познанию истины!

Холмс слушал очень внимательно. Я же позволил себе замечание.

— Простите, профессор, такое утверждение что-то трудно усваивается нашим разумом.

— И все-таки это имеет место, мистер Ватсон! Все началось с того, что петербургский академик Паллас, путешествуя по Сибири, обнаружил в глухой енисейской деревне неподъемную глыбу железа, найденную на вершине какой-то горы отставным казаком. Как и зачем она туда попала, никому не было ясно. Но академик приложил неимоверные усилия, чтобы эта глыба была доставлена в Петербург. Там ее поместили в кунсткамеру для всеобщего обозрения. Вряд ли она сохранилась бы в Сибири до приезда туда Палласа, если бы не одно обстоятельство. Нашедший железо казак хотел использовать его в своем хозяйстве, но это ему не удалось. Он с огромным трудом отделил от глыбы кусок, который ковался превосходно, не требуя нагрева. Однако изготовленные из него изделия были слишком мягки. Кузнецы хорошо знают, как придать твердость металлу путем закалки. Но это железо закалки не принимало и оставалось мягким после того, как его раскаленным опускали в воду. Таким образом, железо было признано для поделок непригодным, что и спасло всю глыбу.