Избавление

Да, голос был знакомым. Именно им были произнесены те самые слова в круглом зале урсусского дворца — «Покидаю я вас, но мои упования остаются с вами. А я буду сопровождать вас молитвами. Хотя, возможно, и совпадут наши дорожки». Тогда почему вместо улыбчивого полноватого лица перед ней всплывает нечто ужасное — с клыками и искаженными звериными чертами? В тысячу раз более ужасное, чем то, что истлевает на рубежных столбах поселений? Или это чудовище не может и предположить, что она его видит? Так вот ты какой, Эней? Предполагаешь, что доносишься до своей собеседницы лишь голосом?

— На восток, ваше святейшество, — ответила Рит, не открывая глаз.

— Как ты узнала меня? — отступило на шаг чудовище, закуталось в тьму.

— По голосу, — ответила Рит.

— И что же на востоке? — спросило чудовище.

— Свет ежеутренне и отсвет ежевечерне, — ответила Рит.

— С кем я говорю? — спросило чудовище. — С тобой ли или… не с тобой?

— С тем, кто отвечает вам, ваше святейшество, — произнесла Рит.

— Ты… была в Опакуме?

Ей показалось, или его голос дрогнул? Созерцать. Не впускать в себя. Не притворяться. Была ли она в Опакуме? Была и осталась там навсегда, где бы она ни оказалась.

— Была и есть, ваше святейшество.

— Что там произошло?

— Разрушение одного из священных камней, ваше святейшество.

— Только это?

— Все прочее неспособен обозреть смертный, как не может бескрылое насекомое обозреть гору, по склону которой ползет.

— Что ты ощущаешь?

— Полноту.

— К чему ты стремишься?

— К обретению.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего.

— Что я должен знать?

— Ничего сверх того, что уже знаешь.

— Могу ли я уповать?

— Могу ли я запретить?

— Могу ли я ждать знака?

— Могу ли я запретить?

— Могу ли я осязать?

— Могу ли я запретить?

Она повторяла один и тот же ответ, поскольку чувствовала, что не должна говорить ни да, ни нет, поскольку должна пребывать в неопределенности, поскольку она сама должна была быть в представлении Лура оболочкой, чешуей, облетающим пухом, шелушащейся корой чего-то огромного и непостижимого. Но оно — притаившееся в темноте чудовище с ужасными клыками, что воспользовалось потоком сущего для того, чтобы явиться голосом и обликом к Рит, не обрекая весь Фьел на невыносимый столбняк жатвы, мучилось от жажды. И не от той жажды, которую можно было утолить длинным глотком, а от жажды, которой был надобен голос. Как влага, как живительный бальзам, как воздух. И желая услышать его, оно потянулось к Рит липкими щупальцами, пластами тумана, порывом ветра, желая проникнуть под все еще мерцающий на ее лбу знак и слиться в единое с обожаемой им сущностью. И в одно мгновение Рит поняла, что как только чудовище поймет, что перед ним пустышка, оно уничтожит ее.

— Иди ко мне, — сказала она то, чего говорить была не должна.

И потянулась сама к страшному существу, словно могла утолить его, и стала принимать и отдавать, принимать и отдавать, принимать и отдавать грязь, жажду, тоску, страх, ужас, скуку, боль — все то, что наполняло эту мерзость под личиной служителя храма. Отдавать, не принимая в себя, отдавать это потоку, поскольку точно так же сидевшая в своей комнате мать Лона сбрасывала все это в поток, омывающий и всесильный. Созерцать, но не поддаваться. Созерцать. Созерцать даже тогда, когда длинный и пахнущий дерьмом язык начинает вылизывать тебе лицо и пытается забраться к тебе под одежду. Созерцать и не поддаваться. Спокойствие твое — несокрушимая броня твоя. Кто это сказал? Мать Лона?

* * *

Все рассеялось. На востоке занимался рассвет.

Рит открыла глаза, оперлась руками о холодную крышу, замотала головой, потянула с пояса фляжку, хотя, конечно, предпочла бы откупорить бутылку вина, что все еще таилась на ее теле. На лестнице послышались шаги и в люке появилась голова матери Лона. Она выставила ведро с водой и покачала головой:

— Ночка выдалась еще та. Хорошо хоть Лон подошел, чтобы подержать меня за плечи. Как ты догадалась представить Луру бездну?

— Я не догадывалась, — пожала плечами Рит. — Я просто дала ему то, чего он жаждал. Ощущение безволия на фоне воли. Ощущение незначительности на фоне величия. Ощущение суеты на фоне незыблемости. Принимала все, что он посылал и…

— И сплевывала, — захихикала старушка. — И я в меру сил отгребала это от тебя.

— Почему он поверил? — спросила Рит. — Он ведь не показался мне глупцом.

— Он далеко не глупец, — вздохнула старушка. — А поверил он лишь потому, что хотел поверить. Но если однажды он поймет, что его обманули, он уничтожит всех.

— И тебя? — спросила Рит.

— Да, — хмыкнула старушка. — Но не в первую очередь. Кстати, я нанималась как-то убирать у него в доме. Пыль у него самая обычная.

— А эта грязь? — не поняла Рит.

— Это его суть, — ответила старушка. — Больше ничего не почувствовала?

— Что я должна была почувствовать? — спросила Рит.

— Когда такие потоки проносятся мимо, порой открывается сущее, — сказала старушка.

— Не знаю, — задумалась Рит. — Мне почему-то показалось, что я должна спасти какого-то врага.

— Спасти врага… — задумалась старушка. — Тут я тебе не помощник. Я и друга-то не спасла бы. Стара уже.