Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории

В этой связи весьма показателен пример из научной биографии советского искусствоведа В. Н. Лазарева¹⁶, знакомого Ф. Шмита еще с 1920-х годов. В 1925 г. будущий советский академик, а тогда 28-летний искусствовед В. Н. Лазарев написал о Н. П. Кондакове полную восхвалений книгу¹⁷, которая была еще одним подтверждением громадного авторитета русского византиниста, сохранявшегося в СССР даже после эмиграции. В книге, изданной на собственные средства автора, Н. П. Кондаков характеризовался как «крупнейший интерпретатор совершенно своеобразного художественного мира – мира русско-византийского искусства»

¹⁸. В 1947 г., то есть на полтора десятилетия позднее Ф. Шмита, тот же В. Н. Лазарев решился указать недостатки исследовательского метода¹⁹ Н. П. Кондакова²⁰

. Но сделано в это уже было тогда, когда критика не могла иметь последствий для автора публикации.

В связи обнаружением новых свидетельств о нюансах разногласий и линии поведения ученых столь удаленной эпохи, позволим себе одно замечание этического характера. Наши знания об эпохе позволяют нам выстраивать гипотезы о мотивах поступков, но не судить Ф. И. Шмита за позицию. Современным историографам – представителям иного поколения, живущим в другой политической реальности, позволительно обсуждать поступки ученых того поколения, критиковать, но не дано право их осуждать, тем более, выносить им посмертный «приговор». Надо помнить ситуацию 30-х годов, и знать как «ломали» Ф. И. Шмита. В конце концов, нельзя забывать и о том, что Ф. И. Шмит был расстрелян в 1937 г., в том числе по причине своего немецкого происхождения, так же как и его 28-летний сын-ихтиолог, работавший на Севере. Все не так просто

²¹.

Если говорить о биографическом направлении изучения Ф. Шмита, то долгое время образ ученого воссоздавался по воспоминаниям дочери, архивным документам, его эпистолярному наследию. Первой публикацией биографии Ф. И. Шмита, основанной на воспоминаниях дочери, была статья В. Н. Прокофьева в 1980 г.²². В истории «открытия Ф. И. Шмита» до сих пор существует много неясностей. Сейчас трудно установить, какова роль В. Н. Прокофьева и роль московского искусствоведа Ростислава Борисовича Климова²³

. По словам Р. Климова, он узнал о Федоре Шмите еще в 70-е годы, когда работал над своей теорией стадиального развития искусства. В процессе поиска предшественников своей теории Р. Б. Климов наткнулся на книги Ф. Шмита. Своими изысканиями и открытием нового имени Р. Б. Климов поделился со своим другом – искусствоведом В. Н. Прокофьевым, который очень заинтересовался концепцией забытого искусствоведа. В 1980 г. В. Н. Прокофьев сделал несколько докладов о Ф. Шмите в кругу московских искусствоведов. Узнав о таком коварстве своего друга, Р. Б. Климов прервал с ним все отношения и еще больше «засекретил» свои исследования. Эта история стала достоянием общественности только в 2004 г.

Важным уточнением в биографии Ф. И. Шмита стало уточнение даты его смерти на основании документов, обнаруженных в архивах ОГПУ. В книге киевского искусствоведа В. А. Афанасьева (1992) было обнародовано, что Ф. Шмит был расстрелян в 1937 г., т. е. гораздо раньше принятой прежде даты 1941 года. Так считали все исследователи, поскольку эта дата была указана в официальной «бумаге», полученной родственниками. В ней сообщалось, что Ф. Шмит умер в лагере в возрасте 64 лет в 1941 г. от «старческой дряхлости».

На протяжении многих лет, кроме этого уточнения, канва биографии Ф. Шмита практически не изменялась и воспроизводилась с разной степенью полноты в монографии С. Л. Чи-стотиновой (1994), в археографическом исследовании Е. Ю. Басаргиной (1999). На рубеже 2000-х годов начался новый этап в биографистике Ф. Шмита: появилась масса нового, ранее неизвестного источниковедческого материала, преимущественно мемуарного характера, позволяющего осветить по-новому некоторые сюжеты его жизни и взаимоотношения в профессиональном сообществе. В потоке «воспоминаний», которые прежде были либо спрятаны, либо скрывались от посторонних глаз, явно обозначилась новая тенденция: «развенчать» легенду о Ф. Шмите²⁴. Для верификации изложенных в мемуаристике фактов и оценок требуется сопоставление с другими видами источников. Обнаружить эти источники сейчас пока крайне затруднительно, поэтому в мемуарных историях, выдаваемых за «истинную правду», вряд ли можно ставить последнюю точку, и выносить окончательный вердикт.

Фоном, придающим объем биографии Ф. Шмита, является история ряда научных институтов, где ему пришлось работать: Русский археологический институт в Константинополе (1895–1914), Российский (государственный) институт истории искусств (1913–1929) и Академия истории материальной культуры в Ленинграде. В советское время история этих учреждений была прописана слабо²⁵. Сегодня практически снята «завеса умолчания» об истории ГИИИ, после того как появилось специальное исследование ученицы академика И. П. Медведева – Е. Ю. Басаргиной.