Избранное. Искусство: Проблемы теории и истории

Но, несмотря на заботу и участие в жизни Ф. Шмита столь значительных фигур, надо сказать, что строгой научной школы он так и не прошел⁴⁷. И, тем не менее, следует признать, что предпочтение Ф. И. Шмитом того направления, которое представлял А. Прахов в искусствознании, было сознательным самоопределением в науке.

С тех самых пор Ф. И. Шмит считал себя последователем А. В. Прахова – известного антагониста метода Н. П. Кондакова. Будучи уже зрелым ученым, осмысливая пройденный в науке путь, Ф. Шмит в статье 1933 г., сформулировал свое отношение к разным методологическим подходам в русском искусствознании. Статья эта была посвящена памяти мэтра русского византиноведения – Н. П. Кондакова. Для более убедительной картины различия «двух подходов» Ф. Шмит представил сравнение магистерских диссертаций, написанных практически одновременно – в 1870-е годы, на одну и ту же тему: «Древнейшие памятники из Ксанфа» А. Прахова и «Памятники гарпий» Н. Кондакова. «Две диссертации трактуют примерно об одном и том же историческом факте, ставят один и тот же вопрос об исторической классификации ликийских памятников, но не встречаются и не соприкасаются, так как исследование ведется в разных плоскостях, на основании разных рядов аргументов». Ф. Шмит характеризовал ученых «как представителей двух искони враждующих между собой направлений в науке истории искусства, филологического и искусствоведческого…А. Прахов в искусстве был последователем тонкого стилиста Г. Брунна

⁴⁸…Кондаков – ученик Ф. И. Буслаева и К. К. Герца⁴⁹, живых связей с искусством не имеет»⁵⁰. Таково понимание Ф. Шмитом сути расхождений своих предшественников в науке. О Кондакове и его методе пишет в своей статье И. П. Медведев⁵¹

.

О том, что в кругу профессуры старшего поколения сложилось стойкое предубеждение относительно научных изысканий Шмита, свидетельствует содержание одного из писем С. А. Жебелева к Н. П. Кондакову, в котором он спешит сообщить: «У нас появилось новое светило – Ф. Шмит, тот, который писал о Кахриэ-Джами. Болтун невероятный и, должно быть, бросил совсем заниматься наукою. Все изыскивает новые методы, или, как у нас теперь говорят, “подходы”, недавно читал доклад о греческом искусстве, к которому, как он выразился, нужно придумать какую-нибудь этикетку. Таковою оказалось “движение”, а у всего последующего искусства, оказывается, такою этикеткою служит “пространство”. Тут не без Стриговского⁵², который, стремясь прославиться, всеми и всем недоволен»⁵³. Такую характеристику Ф. Шмиту позволил бы себе дать только человек, уверенный в том, что Н. П. Кондаков разделяет эти взгляды.

Еще в ранней молодости Ф. Шмит, сделав свой сознательный выбор в пользу «искусствоведческой методологии» А. В. Прахова, последовательно и настойчиво стремился овладеть всеми секретами мастерства⁵⁴. Не случайно Ф. Шмит в 1900 г. в бытность своего учительства у А. Нелидова брал уроки рисования в одной из частных художественных школ в Италии

⁵⁵. Впоследствии формулируя свои научные принципы, Ф. Шмит подчеркивал, что искусствоведческая работа должна делаться целиком «на памятнике»⁵⁶.

Но А. В. Прахов не был теоретиком, как и другие наставники Ф. Шмита, к которым он испытывал личную симпатию. Ф. Шмит прекрасно понимал, что, решившись отправиться в самостоятельное плавание в область теории искусствознания, будет вынужден доверять только своей интуиции и изобретать новые научные подходы. Трудность и новизну, беспрецедентность поставленной задачи в российской науке об искусстве, Ф. Шмит не только осознавал, но ясно об этом высказывался.

Будучи профессорским стипендиатом, Ф. Шмит много путешествовал: посетил Германию, Италию, объездил всю Грецию и балканские страны. В это же время он увлекся византийским искусством.

Раздел 2. Константинополь: под «крылом» академика Ф. И. Успенского. Кахриэ-Джами

В письме к Эрнштедту Ф. Шмит признавался, что «В Константинополь стремился потому, что наделся найти в нем ключ к искусству Возрождения. Старые итальянские мастера начали не с начала – это мне было ясно. Исходили они прямо от классической древности. Кто был их учителем? Мне говорили – Византия. А что такое Византия? И я устремился в Константинополь⁵⁷.

Хаос мнений самых противоречивых: с одной стороны, горячие поклонники, восторги которых казались преувеличенными и неискренними, а с другой, не менее горячие ненавистники, в устах которых “Византия” и “византинизм” имели смысл чуть ли не бранных слов, служили синонимом вырождения и мертвечины. Ни тем, ни другим верить я не мог. Да не хотелось верить – хотелось знать, слишком уж важен вопрос»⁵⁸.