Избранные статьи

Биографию Гамсуна норвежский журналист и писатель Ингар Слеттен Коллоен писал пять лет – в оригинале она занимает два тома, а по-русски вышла сокращенная до одного тома «интернациональная версия», которую в связи с прошлогодним юбилеем Гамсуна (150 лет со дня рождения) одновременно издали во многих странах.

Коллоен пишет внятно и четко, выбирает яркие эпизоды и цитаты, правда, объяснения его не всегда убедительны. Например, мать Гамсуна часто «выбегала из дома и бегала по полям или вдоль дороги; все слышали, как она невнятно кричала что-то» – и Коллоен делает следующее предположение: «Может быть, интерес Гамсуна к слову возник потому, что мать, находясь в помрачении рассудка, никак не могла найти нужные слова?» Звучит довольно наивно – хотя, в общем, не хуже любых других предположений о том, откуда у человека берется склонность к сочинительству.

Но даже и англофобию Гамсуна, которая, собственно, и привела его к прогерманской позиции во время Второй мировой войны, Коллоен тоже хочет объяснить детскими впечатлениями – маленький Гамсун «постоянно слышал от родителей и дедушки о страшной нужде в конце Наполеоновских войн»: «Англичане блокировали все норвежские гавани, и в страну не поступало никакого зерна – ни для выпечки хлеба, ни для посева. С детских лет в сознании Кнута Гамсуна такие понятия, как голод, нужда, война и англичане, оказались взаимосвязаны. Вот когда Гамсуну и была привита ненависть к Англии». Такую защиту хочется назвать трогательной. Сам Гамсун в своей знаменитой речи «Англию – на колени!», которую он произнес в 1943 году на писательском конгрессе в Вене, организованном нацистами «ради протеста против варварских бомбардировок англичанами и американцами германских городов и ради спасения европейских культурных ценностей от большевизма», если и ссылался на личный опыт, то не на детский, а на вполне взрослый: «Мне рано довелось уехать из родной страны, и я встречал чужестранцев, в том числе и англичан: я никогда не сталкивался с народом более неучтивым, нежели англичане, самодовольные, спесивые, заносчивые».

Но главное – сам Гамсун не захотел бы никаких ссылок на детство и вообще никаких скидок. Это ясно из последней части книги, в которой подробно описана послевоенная борьба Гамсуна с врачами и судьями. Норвежским властям хотелось, чтобы Гамсун или покаялся, или был признан невменяемым, или, самое лучшее, умер – и дело о его коллаборационизме было бы закрыто. А Гамсун упрямо отказывался каяться, впадать в слабоумие и умирать. На первом допросе он повторял: «Мне кажется, что нехорошо было бы сейчас раскаиваться; как мужчина, я не желаю давать задний ход; это недостойно мужчины». Эти главы написаны прекрасно – и с явным восхищением перед непреклонностью Гамсуна.

В самом начале книги Коллоен приводит цитату из Исаака Башевиса Зингера: «Гамсун во всех смыслах является отцом современной литературы – благодаря своей субъективности, благодаря своему импрессионизму, благодаря умению использовать ретроспективу, благодаря своей лиричности» – и это хорошее напоминание. В начале прошлого века эту лиричность, эту чуткость и нервность еще ощущали как что-то особенное, авторское – и узнавали гамсуновское, например, в Чехове. Мы уже не говорим «это как у Гамсуна» – просто потому, что открытия Гамсуна вошли в саму ткань современной литературы, мы их уже практически не замечаем, нам они кажутся естественными. Но сам Гамсун, чтобы зафиксировать и впервые внести в литературу эту «бескорыстную субъективность» (как он сам говорил о своей прозе), субъективность без «я», должен был обладать почти сверхъестественным сочетанием качеств.

Во-первых, невероятно чуткой психикой. Он говорил, что нервы у него «нежные и тонкие, как нити паутины» и что для него не было ничего непостижимого: «То, что другие постигают с помощью каких-то теоретических подходов, все это я воспринимаю мгновенно, оно само как бы раскрывается передо мной; именно эти вспышки озарения порой дают предчувствие того, что должно случиться». Этого – таких нервов и таких вспышек – мы, в общем, и ждем от литератора, тем более от литератора, начавшего писать в конце XIX века, но – и это во-вторых – в Гамсуне эти нервность и ясновидение соединились с такой силой характера, гордостью и властностью, каких мы ждем не от литератора, а от политического вождя или полководца. Собственно, именно так себя Гамсун и вел, когда был арестован после войны, – не как интеллектуал, способный признаваться и каяться в заблуждениях, а как потерпевший поражение военачальник, считающий постыдным каяться, когда проиграл.

февраль 2010

«И возвращается ветер…» Владимира Буковского и «Полдень» Натальи Горбаневской