Избранные статьи

В результате книга – несмотря на болезни, страхи, безденежье, забытость, «гепеушников» и «комсомолию» – оказалась неожиданно праздничной и одновременно приоткрыла машинерию той радостной легкости, которая всегда поражает в Кузмине. «Часто приходится играть роль, воображать себе, что „делаешь дело“, творишь, „имеешь успех“, „ведешь красивую жизнь“, чтобы внедрить это в собственное сознание, только тогда и сам будешь верить, и другие поверят. Легкая, веселая и счастливая жизнь это не безболезненный самотек, а трудное аскетическое самоограничение и самовоображение, почти очковтирательство, но только так жизнь может быть активна и продуктивна».

Кузмин переиграл в жизни множество ролей, но никогда не позировал и не ломался, потому что не боялся чужого взгляда и сам не смотрел на других глазами судьи. Эту странную неподнадзорность существования «Дневник 1934 года» передает, может быть, лучше, чем все другие сочинения Кузмина.

август 2007

«На берегу» Иэна Макьюэна

«Для меня моральная суть романа – это переселение в чужое сознание. Мне кажется, что романы делают это очень хорошо и что в этом суть самой морали – понимать, что люди так же реальны для себя, как ты сам – для себя, поступать с другими – как бы ты поступал с собой», – говорит в интервью Иэн Макьюэн. В своем новом романе «На берегу» он переселяется в сознание двух молодоженов, Эдуарда и Флоренс, приехавших после венчания в приморскую гостиницу в «апартаменты для новобрачных». Действие сведено к трем эпизодам – неловкий и тягостный обед в гостиной, неумелая попытка соития в спальне, ничего не сглаживающий и никого не утешающий разговор на берегу. По ходу дела мы узнаем предысторию обоих персонажей – семья, детство, учение (он историк, она музыкант), знакомство.

Дело происходит в июле 1962-го, и эта дата играет важнейшую роль в романе, потому что это время накануне множества революций – кулинарной, музыкальной, сексуальной. Макьюэн предлагает читателю посмотреть на начало 60-х как на время неопытности, невинности, которая губит людей там, где уже через несколько лет все тайные ловушки будут обезврежены.

Как и в других книгах Макьюэна, все вертится вокруг одного момента, навсегда определяющего судьбу участников, – но на этот раз сам момент максимально тривиален. Ни в предыстории, ни в собственно действии нет ничего криминального или макабрического, ничего «сюжетного». Только неопытность, неловкость и неумение разговаривать о том, что эту неловкость вызвало. Этот роман о непоправимом конфузе. Но эта непоправимость не трагична – если трагедию понимать как неизбежное сцепление событий, где спасение невозможно ни в одной точке. У Макьюэна иначе. Эпоха, характеры, детство (детские травмы, которые так часто играют роль рока, Макьюэн называет – общение с безумной матерью у Эдуарда и со слишком любящим отцом у Флоренс, но не придает им силу неизбежности) – все это не окончательно. «А что им препятствовало? Их индивидуальности и прошлое, их неосведомленность и страх, робость, щепетильность, неуверенность в своих правах, отсутствие опыта и непринужденности, остатки религиозных запретов, английское воспитание, сословная принадлежность и сама история. Не так уж много на самом деле». Последняя фраза кажется иронической, когда ее читаешь, – но оказывается вполне буквальной, когда дочитываешь до финала. «Когда он думал о ней, ему было удивительно, что он не удержал эту девушку со скрипкой… Единственное, что ей было нужно, – уверенность в его любви и с его стороны подтверждение, что спешить некуда, когда впереди вся жизнь… На Чизил-Биче он мог крикнуть ей вдогонку, мог пойти за ней. Он не знал или не хотел знать, что, убегая от него в отчаянии, в уверенности, что теряет его, она никогда не любила его сильнее или безнадежнее, и звук его голоса был бы спасением, она вернулась бы».