Избранные статьи

Все это написано с очень большим искусством. Макьюэн рассказывает о тривиальном конфузе (хотя и с по жизненными для участников последствиями) с той протокольностью шокирующих деталей, четкостью, скоростью, жесткостью, какие мы привыкли – и в беллетристике, и в кино последнего времени, и, главное, у самого Макьюэна – видеть в рассказах о неудачном преступлении. А здесь нарочитая простота рассказа о страшном как об обыденном снова применена к обыденному – но сохранила неуловимую память о своих страшных применениях. Это сильно действует. Во-вторых, переплетая разговоры и мысли героев с авторскими описаниями, Макьюэн поддерживает тончайший баланс между суховатым, слегка отстраненным авторским голосом и растерянными голосами героев. И здесь речь уже о работе переводчика – В. П. Голышева. Когда в начале сцены в спальне мы читаем: «Ей необходимо было знать, что он с ней, на ее стороне, и не намерен использовать ее, что он ее друг, любезный и нежный. Иначе все пойдет неправильно, ей будет очень одиноко», – нельзя не услышать, что на слове «любезный» голос Флоренс дрогнул, потому что ей стало себя очень жалко, а на слове «нежный» пресекся – и фразу «Иначе…» она проговаривает уже со слезами в голосе. Вот это и есть высшая степень словесного искусства – воспроизведение на письме человеческого голоса. Не имитация речи социальной группы, не стилизация чужой манеры, не игра собственными авторскими модуляциями – то есть не все те достоинства, за которые у нас принято называть писателя «мастером слова», – а слышание и воспроизведение человеческого голоса. Из пишущих сегодня по-русски (и переводчиков, и авторов) так, как Голышев, умеют сохранять человеческий голос в письменном слове, может быть, еще один-два поэта.

Но и сам роман, собственно, об этом же – о слышании чужого голоса, о видении чужого лица, о том, что чужие голос и лицо – это самые главные вещи и в писательском искусстве, и в апартаментах для новобрачных.

декабрь 2008

«Чур, мое!» Шеймаса Хини

Продажи книг Шеймаса Хини, пишущего по-английски ирландского поэта, лауреата Нобелевской премии, выступавшего с чтением оды на торжественном собрании в честь расширения Евросоюза в 2004 году, составляют две трети от продаж современной поэзии в Британии. Конечно, это не значит, что он ровно вдвое лучше всех остальных живых англоязычных поэтов вместе взятых. Это значит, что массово-культурная «звездность», с ее принципом «имущему дастся, а у неимущего отнимется», пришла и в поэзию. Что всем: и продавцам, и покупателям, и официальным лицам, и простым читателям – проще и выгоднее назначить одного человека ответственным за современную национальную поэзию вообще.

Хини, в 1995 году получивший Нобелевскую премию «за лирическую красоту и этическую глубину поэзии, открывающую перед нами удивительные будни и оживающее прошлое», исполняет эту должность добросовестно и покорно: «Повсюду я смотрю на мир отчасти изнутри, отчасти снаружи. В придачу, начиная с 1995-го, я кажусь себе какой-то декоративной фигуркой, как бы национальным „маскотом“ – такой штучкой, которую прикрепляют к капоту машины… Что бы я ни сделал, на меня смотрят как на отлично устроившегося человека, как на часть истеблишмента. И это верно. Так уж получилось. Я делаю все, чего от меня ожидают. Но внутренне я по-прежнему чувствую, что моя хата с краю».

Кажется, для попадания на эту должность кроме таланта и везения есть еще одно необходимое условие – поэт сам должен ощущать себя законным представителем традиции, писать стихи от ее имени, от имени «поэта вообще». (Русскому читателю такая линия отчасти знакома по поздним стихам Иосифа Бродского.) Хини это условие выполняет безукоризненно. Это хорошо видно по его эссе, которые теперь вышли по-русски в книге «Чур, мое!» (издательство «Текст», составитель и переводчик Г. Кружков). Помимо эссе в сборник вошла представительная подборка стихотворений, несколько очень полезных статей составителя о поэзии Хини и его же интервью с поэтом. Единственная претензия – все стихотворения, о которых рассуждает Хини-эссеист, даны только в переводе – так что собственно предмет обсуждения показан лишь частично. Это обычная практика, но от этого она не становится менее нелепой. Рядом со стихотворными переводами, когда они имеют ознакомительную, просветительскую, а не творческую цель, нужно печатать и оригинальный текст, по крайней мере когда он написан латиницей или кириллицей. Перевод без оригинального текста – такой же анахронизм, как кинофильм без субтитров, в котором голоса актеров заглушены закадровым переводом.