Ответ и так был до смешного очевиден. Вся столица обсуждала предстоящий поход в земли Моголов. То ли полководец не мог долго засиживаться на дворцовых подушках, то ли повод проливать кровь действительно был серьёзен — Сен-Жермен не взялся бы утверждать; скорее, имели место оба фактора. Надир-шаха многие хотели сожрать здесь, в сверкающих мраморных залах, а там, в поле, он делил жизнь, успехи и поражения со сторонниками, такими же воинами с закалённой душой. Спустя полгода придут поистине страшные вести о гибели более чем двадцати тысяч мирных жителей, которых персы вырезали всего за одну ночь. А через несколько кратчайших дней разбитые и униженные Моголы выдали свою дочь замуж за победителя, устроив грандиозную свадьбу — прямо на трупах солдат. От Интисар-хатун граф получит письмо, где потрясающе живо описан пир во время чумы: величие и роскошь того действа с горькими слезами безысходности сопрягались с безумием победителей, их опьянением силой и безграничной властью… Люди насиловали людей, и не было ничего, что вернуло бы им прежний облик. Надир-шах устроил в Индии настоящий ад, какой не пригрезится инквизитору, а после в ненасытном пылу отнял у правителей Павлиний Трон и священные тысячелетние камни. Если тот предел, о котором говорила женщина, существовал, вероятно, она нашла его. Воды рек полнились телами убитых, вся земля, казалось, источала запахи крови и смерти.
Человек содрал с себя мишуру из нравственных замочков, освободился от элементарных понятий своего бытия, от «можно» и «нельзя», оставив только желания. Эти желания проистекали из его истинной первобытной натуры, из природы дикого зверя, наделённого интеллектом. Война забивала искру божественного, давая дышать дьявольскому огню. Но обо всём этом Сен-Жермен стал размышлять потом — а в тихий вечер над городским пейзажем он просто наслаждался обществом Интисар-хатун.
Это была их последняя встреча в Персии. И она же положила начало отношениям длиной в три столетия.
Восток Сен-Жермен покинул после окончания войны; то письмо было единственным, в Исфахан женщина не вернулась, а значит, хотела, чтобы её сочли мёртвой. Граф давно закрыл свои научные проекты, и с этой страной его больше ничего не связывало. От знакомого высокопоставленного сановника успел услышать любопытную байку — деталь, довершившую образ загадочной властной подруги: Павлиний Трон и некоторые особо ценные реликвии Моголов пропали в дороге. Никто не понял как. Их украли прямо из шатра Надир-шаха, дерзко и бессовестно.
Интисар-хатун позволила этому человеку возвыситься, а затем отняла самое дорогое его сокровище в качестве платы за услугу. Вложения окупились с лихвой.
Она и правда была шайтаном.
Поначалу Сен-Жермен осознанно искал её в свете европейского общества, справедливо полагая, что намечающиеся революционные тенденции могут привлечь внимание. Молодая и крепкая образованная элита вступала в тайные организации, особую силу набирали иллюминаты, для которых, казалось, не было ничего важнее создания нового мира. Под невинной на первый взгляд философией свободомыслия они спрятали самое главное своё предприятие — борьбу с монархией и Церковью. Сен-Жермен умел просчитывать варианты. И то, что определяло будущий успех ордена, нашёл в очевидном, отнюдь не мистическом факторе — экономических связях с Америкой. Шаг за шагом промышленники в рядах иллюминатов завладевали континентом, строя ни много ни мало страну. Государство, основанное на бизнесе.
В восемнадцатом веке Ватикан признал орден сатанинским и объявил охоту на его членов, однако явная агрессия со стороны Церкви лишь дискредитировала её саму. Останавливать колесо было поздно.
Сен-Жермен сделал выбор, оказав посильную финансовую поддержку ареопагу — чтобы войти в море, после благодаря репутации и сам стал одним из управленцев паутины. Одним из двенадцати.
От поездки в Новый Свет удерживал Калиостро. Пылкий юнец, жаждущий славы и бог знает чего ещё. Необычайно умный — за что граф и даровал возможность у себя учиться. Почему? Сен-Жермен часто задавался вопросом, что же, в конце концов, искал в сыне какого-то торговца, почему хотел сваять из талантливого, но распутного и бесстыжего мальчишки аристократа. Не уподобился ли он Интисар-хатун, решив сыграть в мастера судьбы? Или же в Бальзамо видел своё кривое отражение — мошенника, интригана, труса? В Париже, где знали их обоих, люди без утаек называли Калиостро жалкой пародией на Сен-Жермена.
Ученик не выдержал.
О дальнейших подвигах Бальзамо граф узнавал из сплетен. Тот объявил себя «магом» и хранителем наследия Трисмегиста. Ничто из этого не мешало наживаться на верующих, получать крупные суммы; он словно дразнил всех вокруг, снова и снова проводя аферы. Привилегированного положения Калиостро добился в Лондоне, став модной фигурой, которую выгодно было приглашать на вечер, дабы иметь успех. В большей степени его знаменитость зависела от дам, пытавшихся таким образом прогнать скуку. Их совершенно очаровала личность мага-иллюзиониста, как и его мифическое богатство.