Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Над оформлением музея работал знакомый Дувидова, он и предложил художнику сделать фреску. Дувидов прохладно отнёсся к идее, зато ею загорелся Митурич и уговорил приятеля нарисовать фреску вдвоём.

На ней надо было изобразить пейзаж Монголии мелового периода. Большинство черепов и скелетов в зале принадлежали динозаврам Гоби, и фреска показывала, как они выглядели при жизни.

Художники подготовили два эскиза. Испанец Дувидов представил экспрессивный вариант: с сочной зеленью, знойным солнцем и динозаврами-драконами. Племянник поэта Хлебникова Митурич сделал эскиз зыбкого болота, подёрнутого знойными испарениями. Дирекция выбрала второй вариант. Его отнесли на утверждение в художественный совет, где заседали одни монументалисты. Вторжение книжных графиков на свою территорию они расценили как невиданную дерзость и единогласно проголосовали против эскиза[833]. Какими-то уговорами всё же удалось протащить эскиз через комиссию.

У стены динозаврового зала поставили три яруса лесов.

Митурич где-то узнал, что в древнем Китае стены перед рисованием покрывали куриными желтками, и решил повторить этот приём. На грунтование ушло пять тысяч яиц.

Дочь Митурича запомнила, что отец купил первую партию зимой и держал на балконе. Потом с ужасом обнаружил, что вороны разбили и съели почти сотню яиц[834].

Фреску сделали за полгода, разделив пополам. Дувидов рисовал левую, солнечную сторону. Митурич – правую, туманную, с красивыми лотосами[835]. В детстве он часто бывал у родственников в Астрахани и хорошо представлял, как выглядят лотосы, как они цветут и лежат на воде.

Кроны болотных кипарисов рисовали веником, разведя краску в тазу. Чешуйчатую шкуру хищного динозавра делали по трафарету.

Работа шла непросто.

Митурич рассказывал: стоит нарисовать динозавра, подходит палеонтолог и говорит, что пасть динозавра открывалась не так. Едва Митурич исправит, бежит другой палеонтолог, ругается, требует вернуть всё обратно. «Я-то думал, что в палеонтологии всё уже решено, а там между музейщиками происходили сцены выяснения отношений на повышенных тонах, которые, впрочем, всегда очень дружелюбно заканчивались», – удивлялся он[836].

После снятия лесов оказалось, что освещение по-разному ложится на фреску, и некоторые участки плохо стыкуются. Началась, по словам Митурича, настоящая гимнастика: надо было бегать в зал, смотреть на фреску издалека, затем «с ловкостью обезьяны приходилось вскарабкиваться на нескладную железную конструкцию лишь для того, чтобы сделать два-три мазка»[837], потом слезать, бежать смотреть результаты и опять вскарабкиваться наверх.

Принимая фреску, один из членов художественного совета признался, что только дилетанты могли решиться на такую сложную работу с реальным общим пространством, глубиной и перспективой. Опытный монументалист разбил бы её на витражные фрагменты[838]

.

Пока художники украшали музей, палеонтологи продумывали концепции залов, решали, какие выставить скелеты, в каком порядке, что подсветить лампочками и с какой стороны.

Препараторы смонтировали сотни образцов, в том числе крупные скелеты. Из старого здания перевезли и заново собрали остовы диплодока, индрикотерия, монгольских динозавров, парейазавров. Всего расставили, подвесили и разложили более пяти тысяч экспонатов размером от зёрнышка до кита.

За создание экспозиций отвечал десяток специалистов. Куратором палеозойского зала, где разместилась Северо-Двинская галерея, был палеонтолог Михаил Феодосьевич Ивахненко.

Музей частично открыли в августе 1984 года, когда в Москве прошёл третий и пока последний в нашей стране Международный геологический конгресс.

Его освещение в прессе вновь оказалось совсем не таким, как раньше. Газеты писали о конгрессе очень мало, многие издания его совершенно проигнорировали. Журналисты дежурно говорили, что геология на время конгресса стала словно бы «королевой наук»[839], называли конгресс «праздником научной мысли»[840], но почти не уделили ему внимания. Если раньше газета «Правда» сообщала, какими красками печатают геологическую карту для конгресса[841], то теперь не посвятила ему даже маленькой заметки.

Почти всё напечатанное было сухим, скучным, в канцелярском телеграфном стиле: «Актуальные проблемы изучения планеты Земля, её строения и минеральных ресурсов составили программу XXVII Международного геологического конгресса, который 4 августа начал работу в Москве. В этом крупнейшем форуме геологов мира участвуют представители национальных геологических служб, научных центров и международных организаций…»[842]

Не было репортажей с застолий, как в 1897 году. Не было пафоса и безудержного славословия, как в 1937 году. Впрочем, и геологов теперь не приглашали ни в думу, ни в городские администрации, не устраивали для них балов, концертов на воде и факельных шествий. Всё прошло тихо, незаметно.