Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Недостающие конечности позаимствовали из другой конкреции, причём тоже задние[414]. Передние в суматохе не отыскали.

Парейазавр оказался гораздо крупнее своего африканского сородича, стоявшего в лондонском музее. Он достигал трёх с половиной метров в длину. Британский был на метр короче.

Русские газеты часто заостряли на этом внимание. «Слава этого знаменитого английского парейозавра сразу померкла. Русский профессор выкопал в Соколках, на берегу русской реки, целых двадцать парейозавров, перед которыми саженный английский экземпляр должен казаться маленьким карликом», – восхищались они[415].

Вскоре после монтажа скелета случился памятный курьёз. В мастерскую Амалицкого приехал министр просвещения. Он осмотрел окаменелые кости, скелет, выслушал рассказ о давних эпохах и поинтересовался, «а не фантазия ли это учёных»[416].

Парейазавр Владимирович

В Петербурге конец столетия выдался на удивление тёплым. Ударившие в начале октября морозы быстро сошли на нет, небо затянуло тучами, зарядил бесконечный дождь. Город замер, проезда не было ни на санях, ни на каретах. Горожане старались не показывать нос на улицу.

По мокрым проспектам тянулись редкие омнибусы, ветер трепал на тумбах раскисшие афиши. По тротуарам разлились озёра, журчали ручьи, с крыш летела капель. Остряки в фельетонах писали, что из-за такой влажности петербуржцев следует называть не млекопитающими, а амфибиями.

Оттепель продолжалась весь октябрь и ноябрь. Слякоть прочно обосновалась в Петербурге. Горожане шутили, что на Рождество вместо ёлок станут наряжать зелёные берёзки во дворах, если останется хоть кто-то здоровый. В госпиталях не хватало мест, чтобы разместить больных. «Бронхиты, всякие воспаления, тиф, инфлуэнца – гастролируют вовсю», – пугали обывателей газеты[417].

Только под самый конец декабря ударили морозы. В город пришли метель и стужа. Из аптек сразу пропал гусиный жир: отвыкшие от холода петербуржцы поотмораживали себе уши и теперь смазывали их жиром. Карнизы ощетинились сосульками. Кусты превратились в сугробы, по ним скакали прилетевшие со снегом снегири и свиристели.

Петербург очнулся от дремоты и начал спешно готовиться к Рождеству и к встрече нового, двадцатого столетия. Витрины магазинов вспыхнули ёлочными гирляндами. На домах зажглись газовые вензеля с коронами, на Большой Морской и на Невском засверкали разноцветные лампочки. Хлопали по ветру флаги, между домами кружились на верёвках игрушечные звёзды и бумажные фонарики.

На бойком месте у Полицейского моста сиял зелёный электрический венок, в котором горела красная звезда с надписью «XX век». «Это очень эффектно и кстати», – заметил репортёр[418]

, даже не подозревая, насколько кстати окажется красная звезда в наступающем веке.

Для виноторговцев, кондитеров и галантерейщиков наступила самая горячая пора. Портнихи и модистки работали без выходных, стирая пальцы в кровь. Все торговые заведения, от магазинов-монстров до крошечных лавок, были завалены подарками. Прилавки трещали под весом пастилы и мармелада, под связками медовых и мятных пряников, под горами золочёных орехов, глазированных каштанов и конфектных бус. Сверкали позолотой открытки с херувимами и подковами. Из витрин на улицу таращились морды деревянных лошадок, святочные маски чертей и почему-то поваров.

Газеты растолстели: они увеличили число страниц, чтобы разместить побольше рождественской рекламы.

На первых листах читателя ждали объявления о провизии. Газеты призывали покупать к празднику литовские окорока, московские колбасы, солёные сыры и дичь: тетёрок, глухарей и куропаток. Последние страницы были под завязку забиты рекламой ёлочных украшений, зажигательных ниток и подарков для дам.

Прейскуранты звучали как музыка.

Коробка счастья – 20 копеек.

Игры для терпения – от 20 копеек.

Прыгающая колбаса («средство для слабонервных») – 10 копеек.

Волшебные гвозди: «тычат сквозь палец» за 20 копеек, «тычат сквозь руку» за 30 копеек.

Новая шутка: хобот слона с криком – 15 копеек.

Умирающие свиньи, черти и индейцы – по 10 копеек штука.

Практичная шутка – револьвер.

Стеклянный свисток для обучения канареек – 30 копеек.

Надувная бабушка-великанша – 50 копеек.

Игра «Три осла, или Наказанное любопытство».

А ещё всевозможные цикломеры, электрофоры, теллурии, симфонионы, гармоникорды и сциоптикопы.

В ночь перед Рождеством все газеты империи – даже «Полицейская» и «Биржевая» – напечатали святочные рассказы о живых мертвецах, ведьмах и скелетах. В стране разом опубликовали две сотни страшных рассказов, причём почти все они были дурного стиля и почти в каждом имелась фраза «мороз трещал».

В Петербурге царила праздничная суета. На центральных улицах шумели ярмарки и базары. У Мариинского театра бородатые финны торговали ёлками. Финны пускали табачные кольца из трубок и удивляли прохожих огромными шапками-ушанками. Быстрее всего расходились пышные ёлки с прибитыми дополнительными ветвями, они назывались искусственными и стоили дороже остальных – по рублю.