Изобретатель парейазавров. Палеонтолог В. П. Амалицкий и его галерея

Губернатор зачитал краткое приветствие, причём ошибся в отчестве Амалицкого и назвал его не Прохоровичем, а Прокофьевичем. Губернатор пожелал процветания институту, предложил вознести здравицу его покровителю Николаю Второму и всему русскому войску. Грянуло громкое «ура», хор певчих три раза подряд исполнил народный гимн «Боже, царя храни».

На кафедру под аплодисменты поднялся Амалицкий.

Его длинную речь на следующий день напечатали все нижегородские газеты (их было три). Он напомнил историю злоключений института, поблагодарил Нижний Новгород за гостеприимство и пообещал работать на благо города и страны.

«Если сравнивать государство с организмами, то мы здесь находимся в центре кровеносных и нервных систем. Там, в Варшаве, мы были периферическими кровеносными сосудами и нервами, получавшими импульс отечества. Здесь, находясь в центре жизненных сил России, мы в единении с вами будем направлять нашу энергию на всю Россию и особенно на те окраины, откуда пришли мы, где теперь решается судьба России», – говорил он[649].

Вслед за Амалицким выступил городской голова Сироткин. Чтобы не ставить в неловкое положение губернатора, он тоже назвал Амалицкого Владимиром Прокофьевичем. Речь Сироткина была самой яркой и энергичной. Он говорил, что России нужна самостоятельность: «Пора освободить нашу страну от экономического иностранного рабства! Кровью наших воинов смываются последние наши договоры с Германией и да не будут таковые заключены вновь ни с врагами, ни с друзьями! Мы, по примеру сродной нам по числу населения, по климату, богатствам земли Америки должны создать девиз: Россия – для русских!»

Потом выступили предводитель дворянства («Ваше превосходительство Владимир Прокофьевич!»), председатель земской управы, директор кадетского корпуса. Последним, по веянию моды, сказал слово рабочий Сормовского завода. От имени трудящихся и общества трезвости он выразил надежду, что институт «пойдёт навстречу страстным желаниям» простых людей, поможет им «пробиться к свету и станет доступным храмом для масс, жаждущих знаний и света».

В два часа дня Амалицкий объявил торжества закрытыми. Но празднование не кончилось. Профессорам устроили приём в городской думе, где их развлекал оркестр пожарного общества, игравший гимны России и союзных государств – Франции и Англии.

Там Амалицкий отказался от казённого языка и рассказал о своей любви к Нижнему Новгороду. Он говорил, что чувствует «глубокую симпатию» к этим местам с тех пор, как 34 года назад, ещё юношей, принимал участие «в первых просветительных работах нижегородского губернского земства». Градоначальник Сироткин на это ответил, что отныне Амалицкого и вообще всех приехавших из Варшавы профессоров можно называть нижегородцами[650].

Профессора, государственные и общественные деятели, их супруги и дочери беседовали и знакомились до самого вечера. В думе для них накрыли чайные столики с закусками a la fourchette

. А для студентов и городской молодёжи в здании Владимирского училища устроили вечеринку с танцами.

Со следующего дня начались преподавательские будни.

Амалицкий, помимо руководства институтом, читал лекции по прикладной геологии и палеонтологии. Занятия проходили в геологическом кабинете, который занял квартиру в жилом доме Смирнова[651] недалеко от кремля, на Большой Покровке. Там жил и сам Амалицкий.

Его кипучая натура потребовала ещё нескольких дел. Он записался в члены Нижегородского научного общества, руководил Обществом ревнителей технических и физико-математических знаний, взялся за разработку устава Женского (или Девичьего) политехнического института.

Его супруга занималась благотворительностью. В Варшаве она, подобно другим дамам света, состояла в Русском благотворительном обществе, была попечительницей Мариинского приюта[652]. В Нижнем она возглавила дамский комитет при институте по оказанию помощи воинам. Комитет собирал пожертвования и покупал товары для солдат, в основном сапоги и тёплые вещи.

Кроме того, Амалицкая успевала руководить Обществом вспомоществования недостаточным студентам, которое выдавало пособия, принимало меры к удешевлению квартир и питания, подыскивало студентам работу, устраивало в их пользу благотворительные лекции, балы и спектакли[653].

Под её началом находилась столовая комиссия института, благодаря которой обеды отличались очень низкими ценами. Постный из двух блюд стоил 35 копеек, мясной – 48 копеек. Каждый день в столовую приходило три сотни человек. «Студенты обедами довольны», – сообщали газеты[654].

Война продолжалась, постепенно уровень жизни падал. Стали исчезать продукты. Первым пропал сахар. Репортёры писали, что «добыча сахару» превратилась в «своего рода спорт»[655]. Затем начала пропадать мука. Ревизоры по всей стране провели её перепись в магазинах и на складах.