Извините, я опоздала. На самом деле я не хотела приходить. История интроверта, который рискнул выйти наружу

— Я хочу, чтобы вы помнили, почему рассказываете эту историю. Вы должны хотеть рассказать свою историю. Должно быть такое желание. Когда вы боретесь с нервами, постарайтесь вспомнить, почему хотите это сделать.

Прямо из дома Элис я направляюсь на репетицию The Moth. Выступление состоится завтра, но сегодня вечером я встречусь с четырьмя другими рассказчиками, которые тоже будут выступать.

Это Даз, австралийская девушка-документалист, блондинка со стрижкой пикси; Ингрид, бывшая ученая, ставшая писательницей; Дэвид, американец, который только что прилетел из Вашингтона, округ Колумбия; и я. Есть еще пятый рассказчик, который не смог прийти, потому что его дочь заболела, но я не расслышала его имени. Возможно, это потому, что я только что узнала, что Дэвид был одним из спичрайтеров президента Барака Обамы в Белом доме.

Простите, что? Я буду выступать с человеком, который помогал писать речи Обамы? Я пойду на сцену после этого парня? Я не могу быть после него!

Но потом я понимаю: кто, если не он, может дать мне совет? Кто еще, как не человек, который помогал величайшему оратору из ныне живущих? Если кто и мог помочь мне с публичными выступлениями, так это этот парень. Ну, еще сам Обама, но этот парень близок к нему. Я пристаю к нему с вопросом:

— Как ты думаешь, Обама боится сцены или…

— Я думаю, у него были другие причины для беспокойства, — говорит Дэвид.

— Верно, — киваю я.

Дэвид говорит мне, что они с Обамой много репетировали, и это обнадеживает. По какой-то причине я никогда не представляла, что Обама готовится к выступлениям. Я думала, что такие люди, как он, просто рождаются красноречивыми, спокойными и элегантными.

— Полезно также помнить, что даже Бейонсе иногда боится сцены, — говорит Дэвид.

Мне нравится Дэвид, но для меня это ничего не значит. Люди всегда говорят такие вещи, но я не Бейонсе. Ни капли. В конце концов, она все еще Бейонсе, а я — это я, поэтому она-то почти наверняка преуспеет, а вот со мной такое не прокатит.

Однажды во время выступления на премии Grammy певица Адель остановилась на полпути, выругалась, откинула голову назад и сказала:

— Извините за ругань, мы можем начать все сначала?

Я гораздо больше похожа на Адель, чем на Бейонсе.

— А как ты думаешь… Дэвид, как ты думаешь, я смогу это сделать? — спрашиваю я.

— Да, — говорит он.

Моя личная группа поддержки Обамы. Я стараюсь доверять ему так сильно, как, должно быть, доверял сам Обама. (Обама и я? Мы похожи.)

Мэг собирает всех нас вокруг стола, и четыре оратора по очереди рассказывают истории перед другими. Ингрид, поначалу робкая, рассказывает самую трогательную и оживленную историю. Она преображается, рассказывая о том, как ухаживала за своей матерью, когда та умирала от рака груди, и затем о том, как ее сына запугивали в школе. Видно, что она все еще горюет по своей матери, но Ингрид каким-то образом умудряется быть смешной и в то же время выразительной.

«Как думаешь, а Барак Обама боится сцены?» — спрашиваю я Дэвида. «Лучше думать о том, что даже Бейонсе ее иногда боится», — слышу я в ответ.

Я люблю слушать истории других людей, видеть, как они под воздействием эмоций возвращаются к важному, определяющему моменту в своей жизни. Но что мне действительно нравится в рассказчиках, так это то, что они все кажутся испуганными. Это вроде как лучшая вещь на свете. Их коллективный страх успокаивает меня. Я не сумасшедшая. Я не одинока. Я такая же, как они. Мэг похожа на нашу мать-наседку, она полна энергии и постоянно уверяет нас: несмотря на страх сцены, все будет хорошо. Никто из нас ей не верит.

В эту ночь я не сплю.

Здесь жарко. Очень жарко. Я не могу ничего делать весь день, потому что мне сложно сконцентрироваться на чем-либо. Ближе к вечеру я наконец принимаю душ. Сэм гладит мою рубашку. Я одета точно так же, как Шэрон Хорган, когда я видела ее в Union Chapel на мероприятии «Живые письма»[28]: светло-голубая мужская рубашка на пуговицах, черные джинсы, серые ботинки, распущенные волосы, большие нефритовые серьги, чтобы отгонять злых духов.

Когда я прихожу, уже вижу очередь у двери. Зрители всегда были для меня «теоретическими», но теперь они реальны, выстроились в очередь, и некоторые из них смотрят на меня. Я стою снаружи, застыв от страха, когда дверь открывается и одна из продюсеров высовывает голову и жестом приглашает меня войти. Затем она напоминает мне о правилах поведения в The Moth: рассказы длятся 12 минут. Как только мы достигнем этой отметки, скрипач сыграет серию угрожающих нот, чтобы дать нам знать, что время кончилось. И наш рассказ определенно не может быть больше 15 минут.

Я слушаю ее вполуха. Я осторожно захожу в часовню, оглядывая все свободные места, и вижу, что другие рассказчики упражняются с микрофоном. Когда подходит моя очередь, я выскакиваю на сцену, изнемогая от адреналина. Я произношу несколько слов, и меня сбивает с толку то, как странно это звучит. Это озадачивает. Сейчас мне не нужны никакие задачи.