К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

Она глядела на меня чуть округлившимися глазами, губы ее подрагивали. Вид у нее был испуганный и сердитый.

— Они всегда ко мне относились по-свински, всегда. С первого дня. Почему это мне нельзя было выйти за их драгоценного отца? Им-то что за дело? У них у всех горы денег. И все это им дал он. У них самих ума бы не хватило их заработать! Почему мужчине и не жениться еще раз? Пусть он даже старый? Да он и не был старый — духом. Я очень к нему привязалась. Очень. — Она с вызовом взглянула на меня.

— Понимаю, — сказал я, — понимаю.

— Наверно, вы мне не верите, но я говорю правду. Мужчины мне до смерти надоели. Мне хотелось иметь свой дом, хотелось, чтобы обо мне кто-то заботился, говорил приятные вещи. Аристид говорил мне замечательные слова… умел рассмешить… и был очень умный. Он придумывал разные хитрые штуки, чтобы обойти все эти дурацкие правила. Он был очень, очень умный. Я нисколько не рада, что он умер. Мне так его жалко.

Она откинулась на спинку дивана. Ее довольно большой рот как-то странно кривился на сторону, придавая ее улыбке сонливое выражение.

— Я была здесь счастлива. Чувствовала себя надежно. Ходила по самым шикарным дамским салонам, про которые только читала. Одевалась ничуть не хуже других. Аристид дарил мне разные красивые вещицы. — Она вытянула руку, любуясь рубином на пальце.

На миг ее рука представилась мне кошачьей лапой с растопыренными когтями, а голос — кошачьим мурлыканьем. Она все еще улыбалась своим мыслям.

— Что тут дурного? — спросила она с апломбом. — Я была к нему внимательна. Ему со мной было хорошо. — Она пригнулась вперед. — Знаете, как я с ним познакомилась?

И она продолжала, не дожидаясь ответа:

— Это было в «Веселом трилистнике». Он заказал яичницу с гренками. Я принесла заказ, а потом вдруг расплакалась. «Сядьте, — сказал он, — расскажите, что случилось». — «Ой, нет, мне нельзя, — ответила я, — меня за это уволят». — «Не уволят, — сказал он. — Это мой ресторан». Тогда я к нему присмотрелась. Забавный старикашка, подумала я сначала. Но он был такой властный, и я ему все рассказала… Вы про это еще услышите от них, они будут говорить, что я была гулящая. Ничего подобного. Меня воспитывали как следует. У родителей была мастерская, классная мастерская художественного рукоделия. Я не из тех девиц, у которых полно дружков и они себя не соблюдают. Но Терри — дело другое. Терри был ирландец и уезжал за море… Он мне ни разу не написал… Словом, я вела себя как дура. Вот почему я плакала — попалась точно какая-то посудомойка.

В голосе ее послышалось презрение, порожденное сознанием собственного превосходства.

— Аристид повел себя потрясающе. Сказал, что все уладится. Сказал, что ему одиноко. Что мы сразу поженимся. Все было как сон. Оказалось, что он и есть великий мистер Леонидис. Владелец уймы лавок, и ресторанов, и ночных клубов. Прямо как в сказке, правда?

— Сказка с плохим концом, — напомнил я сухо.

— Мы обвенчались в маленькой церкви в Сити уехали за границу.

— А ребенок?

По ее глазам я видел, что мысли ее возвращаются откуда-то издалека.

— Ребенка, как выяснилось, не было. Произошла ошибка. — Она улыбнулась своей кривой, на одну сторону, улыбкой. — Я поклялась себе, что буду ему хорошей женой, и сдержала слово. Я заказывала всякие блюда, которые он любил, носила цвета, которые ему нравились, и старалась угодить во всем. И он был счастлив. Только нам никак было не избавиться от его семейства. Приезжали, нахлебничали, жили за его счет. А старая мисс де Хэвиленд — уж она-то должна была уехать, когда он женился. Я так и сказала. Но Аристид заявил: «Она тут так давно живет, это теперь ее дом». По правде говоря, ему нравилось, чтобы они все тут жили у него под боком, а он ими распоряжался. Ко мне они относились по-свински, но он будто и не замечал, во всяком случае, не обращал внимания. Роджер — тот меня просто ненавидит. Вы его уже видели? Он всегда меня ненавидел. А Филип вечно такой надутый, он вообще со мной не разговаривает. Они все делают вид, будто это я его убила, но я не убивала, не убивала! — Она наклонилась вперед. — Ну поверьте мне!

Мне стало ее жаль. Презрение, с каким семья Леонидис говорила о ней, их старание убедить себя, что убийство — дело ее рук, все их поведение показалось мне сейчас просто бесчеловечным. Одинокая, беззащитная, затравленная женщина…

— А если не я, то Лоренс, — продолжала она, — так они думают.

— Да, а что насчет Лоренса?

— Мне ужасно жалко его. Он такой хрупкий. На войну он идти не мог. И не потому, что он трус, а потому, что чувствительный. Я старалась подбадривать ею, старалась, чтобы ему у нас было хорошо. Ему приходная учить этих ужасных детей. Юстес вечно над ним насмешничает, а Жозефина… Ну, вы ее видели. Сами знаете, что это такое.

Я признался, что еще не видел Жозефины.

— Мне иногда кажется, что у девчонки не все винтики на месте. Вечно подкрадывается, подслушивает, и вид у нее такой странный… У меня от нее мурашки по спине бегают.

Мне вовсе не хотелось обсуждать Жозефину. Я вернулся к Лоренсу Брауну.

— Кто он такой? — спросил я. — Откуда он взялся?