К берегу удачи. Кривой домишко. Объявлено убийство. Три слепых мышонка

— Да, — сказала она, — теперь нас ждут большие перемены. Мы переедем в Лондон, будем жить на набережной Виктории. Маме давно этого хотелось. Она будет довольна. Папа тоже, я думаю, не будет возражать, раз книги переедут вместе с ним. Раньше он не мог себе этого позволить. Он потерял кучу денег на «Иезавели»[112].

— На Иезавели? — переспросил я.

— Да. Вы ее не видели?

— A-а, это пьеса? Нет, не видел. Я жил за границей.

— Она недолго шла. Честно говоря, она полностью провалилась. По-моему, маме абсолютно не подходит роль Иезавели, а вы как думаете?

Я подвел итог своим впечатлениям о Магде. Ни в персикового цвета неглиже, ни в сшитом на заказ дорогом костюме она не вызывала ассоциации с Иезавелью, но я готов был поверить, что существуют и другие Магды, которых я еще не видел.

— Возможно, и не очень подходит, — осторожно ответил я.

— Дедушка с самого начала говорил, что пьеса провалится. Он говорил, что не станет вкладывать деньги в постановку всяких исторических религиозных пьес. Он говорил, что кассового успеха она иметь не будет. Но мама ужасно была увлечена. Мне-то пьеса, в общем, не очень понравилась. Совсем непохоже на ту историю из Библии. У мамы Иезавель была совсем не такая скверная. Горячая патриотка и даже симпатичная. Скучища несусветная. В конце, правда, все исправилось — ее выбросили из окна. Но псов не было, и ее не сожрали. Жалко, правда? Мне как раз больше всего нравится место, где ее сжирают псы. Мама говорит, что на сцену собак не выпустишь, а мне все-таки непонятно — почему. Можно ведь взять дрессированных собак. — Жозефина с чувством продекламировала: — «…И не нашли от нее ничего, кроме кистей рук»[113]. А отчего они не съели кисти рук?

— Понятия не имею.

— Кто бы подумал, что собаки так разборчивы. Наши так совсем неразборчивы. Едят все что попало.

Жозефина еще несколько минут размышляла над этой библейской загадкой.

— Жалко, что пьеса провалилась, — заметил я.

— Да, мама жутко расстроилась. Рецензии в газетах были просто кошмарные. Когда она их прочитала, она стала плакать, плакала весь день и бросила поднос с завтраком Глэдис. Глэдис отказалась от места. Очень было весело.

— Я вижу, ты любишь драму, Жозефина, — заметил я.

— Вскрытие делали, — продолжала Жозефина, — чтобы узнать, из-за чего дедушка умер. Для полиции это ЧП, но, по-моему, от этих букв только путаница. ЧП еще значит «член парламента», правда? И еще «Чистопородный поросенок», — добавила она задумчиво.

— Тебе жаль дедушку? — спросил я.

— Не особенно. Я его не очень любила. Он мне не позволил учиться на балерину.

— А тебе хотелось стать балериной?

— Да, и мама тоже хотела, чтобы я занималась, и папа был не против, но дедушка сказал, что из меня проку не будет.

Она соскочила с ручки кресла на пол, скинула туфли и попыталась встать на носки, или, как это говорится на профессиональном языке, — на пуанты.

— Надевают, конечно, специальные туфли, — объяснила она, — и все равно на концах пальцев иногда бывают жуткие нарывы. — Она снова влезла в туфли и спросила небрежным тоном: — Нравится вам наш дом?

— Скорее, нет.

— Наверно, его теперь продадут. Если только Бренда не останется в нем жить. Да и дядя Роджер с тетей Клеменси теперь, наверно, не уедут.

— А они собирались уехать? — Во мне проснулось любопытство.

— Да, они должны были уехать во вторник. Куда-то за границу, на самолете. Тетя Клеменси купила новый чемодан, знаете — такие легкие как пух.

— А я и не слыхал, что они хотели ехать за границу.

— Да, никто не знал. Это был секрет. Они договорились никому до отъезда не говорить и собирались оставить дедушке записку. Но, конечно, не прикалывать к подушечке для иголок. Так только в старомодных романах делают жены, когда уходят от мужей. Сейчас это выглядело бы глупо, подушечек для иголок теперь ни у кош нет.

— Да, разумеется. Жозефина, а ты не знаешь, почему дядя Роджер хотел… уехать?

Девочка бросила на меня искоса хитрый взгляд:

— Знаю. Это имеет отношение к фирме дяди Роджера в Лондоне. Я не уверена, но думаю, он что-то прикарманил.

— Откуда ты это взяла?

Жозефина подошла поближе и засопела мне прямо в лицо.

— В тот день, когда дедушку отравили, дядя Роджер долго-предолго сидел с ним взаперти. Они говорили, говорили… Дядя Роджер все повторял, что он всегда был никчемный и подвел дедушку и что дело не в самих деньгах, а в сознании, что он оказался недостоин дедушкиного доверия. Он был в жутком состоянии.

Я глядел на Жозефину, и меня обуревали смешанные чувства.

— Жозефина, — сказал я, — тебе никогда не говорили, что подслушивать под дверью нехорошо?

Жозефина энергично закивала:

— Конечно, говорили. Но ведь если хочешь что-то узнать, приходится подслушивать. Спорим, что старший инспектор Тавернер тоже подслушивает. Вы не думаете?

Я представил себе эту картину. Жозефина запальчиво продолжала:

— И во всяком случае, тот, который в замшевых ботинках, точно подслушивает. Они роются в чужих столах, читают чужие письма и разузнают чужие секреты. Но только они очень глупые! Они не знают, где искать!