К портретам русских мыслителей

Так назвал Н.А. Бердяева один из его английских исследователей Дональд Лоури; француз Эжен Порре считал его «пророком Нового времени», во многом имея в виду мысли, высказанные в сочинении философа «Новое средневековье» о смене органической, «теллурической» эпохи эпохой техницистской и организационной. Что ж, все это так, – в чем с Бердяевым совпадают и другие культурфилософы. Но внимание мыслителя-персоналиста, не устававшего возвещать о драгоценности человеческой личности, было сосредоточено прежде всего не на перепутьях мировой цивилизации, а на «судьбе человека в современном мире» (как названа одна из его работ). «Весь мир ничто по сравнению с человеческой личностью», – не без вызова заявляет он в сочинении 1939 года «О рабстве и свободе человека».

Непосредственные и в то же время пророческие отклики мыслителя на явные и подспудные сдвиги человеческого духа, представляются сегодня наиболее захватывающим и значительным из его наследства. Именно тут, в философской публицистике и историософии, где содержатся эти отзывы на ход, коллизии и мутации духовной истории человека, на перемены в самом его образе, – а не в программных сочинениях, – дает о себе знать профетическая сторона дарований Бердяева, обладающего пламенным вдохновением моралиста и проницательностью пневматолога, различителя духов.

Но что такое пророк в каноническом смысле слова? Определение ему дал Владимир Соловьев, державший перед глазами за образец пророков библейских. Пророк 1) предваряет царство правды, идеально определяя им свое религиозное сознание; 2) обличает и судит действительное состояние своего народа и предсказывает

народное бедствие как необходимое последствие противоречия с идеалом; 3) предуказывает выход народа из такого противоречия в ближайшем будущем именно благодаря признанию этого высшего сознания и подчинения ему.

Исходя из приведенной дефиниции, мы придем к выводу, что Бердяев – это пророк, но пророк «неканонический», пророк нового типа, как, вероятно, и положено быть ему в новейшие времена.

Он, действительно, «предваряет царство правды», – но есть у него такое «царство», которое не столько определяет его (пророка) сознание собой, сколько само определяется его сознанием.

Он «обличает и судит», только уже не одно лишь состояние своего народа, но и состояние человека как такового, а отсюда – и всего человечества. Он предсказывает общечеловеческое «бедствие как необходимое последствие» недолжного состояния духа.

Он также «предуказывает выход», но только обычно не в «ближайшем», а в неопределенном будущем, потому что в качестве «высшего сознания» он предлагает также и свое, утопическое сознание: это не только известный, признанный и укорененный в человечестве идеал Откровения, но по преимуществу лично им сформулированное откровение – «откровение о человеке». Таким образом, мыслитель берет на себя сразу две роли: не только пророка, но и носителя некоей «благой вести». Его «весть» – это возвещение о творческом начале как высшем даре и призвании человека, которое неподвластно никакому моральному суду: гений стоит над этикой, он «не заинтересован в спасении и гибели»; творчество не нуждается в оправдании, оно само оправдывает. Следовательно, в этой системе этики степень должного или недолжного состояния (народа, человечества) остается измерять способностью к творчеству. Однако, сознавая все-таки, что творчество бывает разное, автор новой доктрины вопреки ей оговаривается, что надо различать подлинное, «богодухновенное» деяние от дьявольского, инфернального; между тем, критерия для такого различения не дает, и потому столь принципиальная констатация в его программно-философском мире так и остается оговоркой.

Напомним обобщенно: перед нами антиномия – между христианской системой ценностей и творческим кредо, – заключающаяся в позиции Бердяева как христианского экзистенциалиста, если говорить на философском языке, – или «верующего вольнодумца», если говорить на языке религиозном. Экзистенциализм, родившийся в результате разочарования в историческом прогрессе и утраты веры в смысловые основы бытия, – это утверждение человеческой личности за счет отталкивания от мира; это одновременно облегченный вариант старой гностической ереси, учения о дурной, косной материи, о неисправимой реальности. И тут неизвестно, спасать ли ее по-христиански, преображая ее, или по-экзистенциалистски отрясти прах от ног своих у ее порога.