Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

Тут разговор прекратился, потому что пригласили всех к столу. После закуски, или, лучше сказать, после целого обеда, когда вей стали откланиваться, Марк Филиппович сказал отцу:

— Останьтесь, Василий Павлович, на пару слов.

По уходе гостей, он пригласил батюшку в кабинет и говорит:

— Мне давеча Бестужев предложил по секрету: не хочу ли я быть членом комиссии для улучшения государственных дел, куда предварительно приглашаются лица, желающие и могущие принести пользу. Впоследствии, говорит он, эта комиссия разделится на комитеты, в коих, по его предположению, я могу быть полезен по части учебной и педагогической. Заручившись моим согласием, он обещал внести имя мое в общий список уже многих лиц, туда вписавшихся.

— Да как же это, — сказал отец, — составляется такая важная комиссия без высочайшего указа?.. Тут что-нибудь не так и вы напрасно дали свое согласие на внесение вашего имени в список. Ходят темные слухи о каком-то тайном будто бы заговоре, — не знаю в какой степени эти справедливо, — но, мне кажется, надо во всяком случае быть осторожным.

— Да, ведь покуда не обозначится эта комиссия явно, я, конечно, не буду участвовать ни в каких собраниях, — сказал Горковенко.

На этом разговор кончился, но не прошло и года, как Марк Филиппович чувствительно поплатился за то, что его имя стояло во главе списка. Конечно, он оправдался, но внезапный арест и осмотр квартиры жестоко его взволновали; тем более, что незадолго до этого он только что женился на княжне Шихматовой.

К отцу в дом иногда захаживал иеромонах Невской Лавры Мефодий, приходившийся матушке как-то родственником, — человек очень ученый и красноречивый. Впоследствии он был архимандритом и ректором, кажется, псковской семинарии. 5-го сентября он также пришел поздравить мать с днем ее ангела и, говоря о бывшем в прошлом году наводнении, рассказал нам:

— Масса народа суеверно думает, что такое страшное несчастье посетило столицу не даром, и что оно предвещает какую-нибудь беду, еще большую. Старики при этом вспоминают 1777 год, в который, перед самым рождением государя, Петербург потерпел также сильное наводнение; это наводнение повторилось, хотя и в меньшей степени, в год его восшествия на престол. Эти-то почти забытые случаи и внушают народу тревожное ожидание какой-то печальной перемены в судьбах Того, в ком привык он видеть хранителя своих судеб. Кажется, это мнение народа разделяет и сам император: как бы в предвидении какого-то несчастья, все мысли его получили грустное направление, которое еще более поддерживается в нем болезнью супруги. Доктора, истощив все пособия медицины, не находили для императрицы Елисаветы Алексеевны другого средства поправления здоровья, как южный климат, и местом пребывания ее избрали Таганрог. Император, желая лично обозреть, что сделано для спокойствия его супруги, назначил на 1-е сентября свой отъезд из столицы. Вместо Казанского собора, где он имел обыкновение молиться перед отъездами из Петербурга, он, на этот раз, назначил Невскую Лавру и еще 30-го августа, посетивши монастырь, сказал митрополиту, что 1-го. сентября, в четыре часа утра, желает отслужить молебен пред гробницею св. Александра Невского. Он приехал к нам, действительно, ровно в четыре часа утра без всякой свиты. Я участвовал в служении с другими иеромонахами и не мог не видеть, с каким благоговением молился государь, стоя почти весь молебен на коленях. Во время чтения евангелия он приказал положить оное к нему на главу. На другой день утром, когда я был у митрополита по делам службы, приехал флигель-адъютант и вручил владыке 500 рублей, присланные государем для братии. На вопрос высокопреосвященного, в каком состоянии оставил он его величество, посланный отвечал: «В весьма грустном. Всю дорогу был печален и молчалив. На Пулковской горе приказал остановиться, и стоя в коляске на ногах, долго и уныло смотрел на столицу, как бы навеки прощаясь с нею».

Так кончил Мефодий свою речь и слова его глубоко запечатлелись в моей памяти, тем более, что вскоре после этого отец прочитал в газетах о путешествии императора по Крыму и о возвращении его величества в Таганрог с лихорадочными припадками, которые с 6-го ноября стали постепенно увеличиваться.

В исходе ноября, как теперь помню, сидели мы в рисовальном классе, когда пришел дежурный по корпусу офицер Шпицберг и увлек с собою учителя нашего Погонкина. Все мы видели, как сгруппировались преподаватели в одном из классов и о чем-то говорили, должно быть печальном, потому что многие из них даже плакали. Это, однако ж, осталось для нас секретом, но на другой день и нам сообщена была горестная новость, что 19-го ноября не стало всеми любимого монарха.

Последовала присяга императору Константину, его отречение и присяга вновь императору Николаю I. Наступило и 14-е декабря.