Кадетство. Воспоминания выпускников военных училищ XIX века

Но политическая сторона нашего дела представлялась нам в каком-то романическом тумане. Мы каждый день после обеда собирались в ротном арсенале пить свой чай (это было тогда запрещено, но практиковалось всеми воспитанниками) и в это время вели беседы о будущей революции, которая представлялась в виде организованных восстаний, битв с тиранами, оканчивающихся победой и общим благополучием, но никто из нас не представлял себе, да и не задумывался над тем, на чем будет основано и в чем будет состоять это всеобщее благо, ради которого мы будем воевать. В наших беседах ни разу не было произнесено слово «социализм», очевидно, наш вождь и наставник Луцкий сам еще его никогда не слыхал.

На собрания делегатов Луцкий ходил по субботам (день отпуска из училища), беря с собой иногда Паскевича, а в понедельник передавал нам о том, что там происходило. У меня остались в памяти из его рассказов только два эпизода: на одном из первых собраний был поставлен вопрос: «Идти к революции мирным или бурным путем?» Наши делегаты, конечно, были за «бурный», за что и получили наше полное одобрение. «Какая же революция без сражений?» Это было бы нам совершенно непонятно. Я запомнил этот эпизод, потому что, когда наше общество провалилось, я имел наивность рассказать о нем, вследствие чего и товарищи, и родные не давали мне покоя, чуть что задавая вопрос: «Ну и так, Еспер, мирным или бурным?» Вообще, долго еще после провала нашего общества меня высмеивала вся моя родня (кроме братьев), состоявшая из чиновной бюрократии. Я по молодости и наивности вступал с ними в споры, имея в запасе только несколько прочитанных мною книг. И они очень были рады, что на таком слабом представителе ненавистного им «нигилизма» они могли изощрить свое остроумие и одержать бескровную победу над внутренним врагом. Но и их превосходительства не очень блестели государственным умом и иногда высказывали довольно оригинальные мысли; так, я не могу забыть, как мой дядя, заслуженный инженерный генерал, несколько позже глубокомысленно критиковал политику правительства по отношению к нигилистам: «Оно их казнит и ссылает, — говорил он, — родные страдают, увеличивается недовольство, мальчишки и девчонки воображают себя героями; а я бы попросту сдал их в солдаты и составил из них отдельный батальон; они народ здоровый, смелый, из них вышли бы прекрасные солдаты; а военная служба всякий нигилизм вытравила бы», — заканчивал он, самодовольно оглядываясь. Очевидно, пропаганда моего дяди не пропала даром, ибо через двадцать лет с лишним правительство применило проектируемую им меру к бастовавшим студентам. По всей вероятности, если бы мой дядя был жив в то время, его пригласили бы в министры народного просвещения — устраивать из студентов отдельные батальоны для вытравливания «духа мятежа».

Другой эпизод очень характерен, ибо показывает, какой в то время царил сумбур не только в наших головах, но и в головах наших более взрослых товарищей по обществу, из штатских. Раз Луцкий, придя с собрания, говорит: «Я совсем разочарован в Лутохине; сегодня были горячие споры. Лутохин и некоторые другие предлагали деньги общества употребить на устройство каких-то мастерских, но я и большинство делегатов восстали против этого — тут коммерция какая-то».

По всей вероятности, дело шло о кооперативных мастерских для целей пропаганды. Но ни предлагавшие, ни возражавшие ясно не понимали, как и что надо сделать. Очевидно, это было зарождение одной из тех мыслей, которые через год-два повели молодежь в народ, где многие из них действительно заводили мастерские, особенно в период «Земли и Воли», которые, несмотря на свою кажущуюся неудачу, сослужили немалую службу русскому революционному делу вообще и в особенности рабочему движению, бросив семена пропаганды в действительно рабочую среду и сблизив на реальной почве интеллигента с рабочим.

Но самым торжественным для нас днем было общее собрание членов общества. Мы его ждали с нетерпением и волнением. Наконец Луцкий, придя раз с собрания делегатов, заявил нам, что решено на следующую субботу созвать общее собрание членов общества. Луцкий для большей конспирации и надежности написал адрес квартиры, где должно было происходить собрание, на крошечных бумажках и роздал нам. Я положил свою бумажку в карман и, конечно, не замедлил потерять; то же самое случилось и с двумя другими из товарищей, а это не осталось без последствий при нашем аресте.

Итак, в назначенный день я с квартиры старшего брата отправился по указанному адресу. Ни пароля, ни чего-либо подобного мне не было дано; только раз было сказано, что фамилия хозяина квартиры Махаев.

По мере приближения к месту собрания мое волнение все увеличивалось и увеличивалось, так что когда я подошел к дверям квартиры, то остановился на несколько минут, чтобы собраться с мыслями и сообразить: что я скажу, как войду, и прочее.