Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Эта украшенность церкви была у нас в Африке. Хорошо служил отец Георгий, красиво и чинно. Может быть, его манера читать молитвы, делать возгласы и прочее где-нибудь в Москве, в XVII веке, вызвала бы осуждение, но наше время сильно отошло от канонов Московской Руси, оно требует и в богослужении новых форм. Что, если бы во времена Никона попробовали в Успенском соборе спеть «Верую» Чайковского!!

Что бы там поднялось!.. Хорошо служил отец Георгий и хорошо говорил проповеди. Едва ли не самое важное в речах церковных ораторов – чувство меры и стройности построения. Что касается первого, тут обычный грех – расплывчатость, вода. У отца Георгия не было воды, оттого, может быть, и проповеди его не утомляли, а производили сильное впечатление. Много их сказал за это время отец Георгий, между прочим, целый курс по истории церковных канонов, а также комментарий к службам. Для большинства это было совсем ново, приближало к богослужению и делало службу особенно осмысленной…

Многим только в Сфаяте пришлось ознакомиться со всеми подробностями церковного богослужения, с духовным музыкальным репертуаром, а также ощутить всю специфическую прелесть праздников. В христианских праздниках есть нечто радостное и очищающее – мы их любим с детства. Они встречаются церковной службой, и эти минуты стояния в церкви и успокаивают нервы, и отвлекают от будничной прозы. Вспомнить только несравненную по красоте, драматизму и по воспитательной подготовке Страстную неделю. Медленный звон большого колокола. Продолжительное и монотонное чтение в церкви, поклонные молитвы, наивная, обруселая мелодия «Да исправится» и пр. А какой торжественный момент, когда на всенощной перед раскрытыми царскими вратами раздается вдруг громкое и потрясающее: «Чертог твой, Спасе, вижу я украшенный!»… А служба в Великий четверг… Слово за словом проходит трагедия Голгофы. Нужно здесь хорошо и внятно читать Евангелия. В первом раскрывается вся философия этого момента, затем проходят картины и тайны этой ночи в Гефсиманском саду, и колокол мерно отсчитывает время, близящееся к развязке…

Гулким коридором мы идем к выходу через ров. В ворота форта светятся звезды и огни Бизерты. Ночь темная. Когда бывает ветер, то он отчаянным сквозняком тушит наши свечи, тогда надежда только на фонарик; а в тихую ночь наши огоньки тянутся по всему склону до самого Сфаята, и в этом медленном и осторожном движении идущих с церковной службы людей, у которых в ушах еще звучит трогательный напев: «Слава долготерпению твоему, Господи», и которые все внимание сосредоточили на том, чтобы защитить этот слабый огонек оттуда и донести его бережно домой – есть высокая прелесть – Пасхальная ночь. Поднимаемся в высоту по красивейшей дороге. Знакомые виды на канал с огнями судов, иногда по ту сторону канала, на перевалах к Тунису, видны одинокие костры… Резкий поворот налево – и на валу форта горит крест. Он далеко виден на черном фоне неба. Пахнет травами, свежими елками и морем…

Очень красивы были крестные ходы. Обходили весь форт по излучинам широкого, глубокого, камнем обложенного рва. При выходе из внутреннего двора стоят кадеты с оркестром. Ров освещался плошками, факелами, облитыми керосином; тени переплетались по стенам, линии ложились резко на темноте – картина фантастическая… Подходим к воротам, хор входит под каменные своды, и сильнее звучат голоса. Иконы останавливаются у входа в церковь. Начинается изумительный момент: реплики священника, которого перебивает хор: «Да воскреснет Бог… и расточатся вра-зи его… да бегут от лица его все ненавидящие его… яко тает воск от лица огня…»

Долгожданное «Христос Воскрес» подхватывается хором, и как бегущие волны раздаются его всплески, неудержимые, захлебывающиеся, и так во все время этой дивной по красоте и неистовству ликования заутрени, и когда среди сплошной пляски, цветов, слов, звуков раздается приветственное: «Христос Воскрес», то нельзя себе представить, чтобы в это время можно было промолчать в ответ…

Возвращались мы из церкви длинной вереницей, обгоняя друг друга, чуть-чуть усталые, но бодрые и веселые.

Так, в нашем русском уголке в Африке церковь врастала в быт. С ней были связаны и наши радости, она же утешала нас, когда видела наши слезы. Вот почему, когда мы вспоминаем нашу Африку, мы вспоминаем и темный коридор и большую комнату с узкими амбразурами. Там, над алтарем, был нарисован голубь. Церковь разобрали, иконостас сложили, а голубь остался… Может быть, он цел и до сих пор…

О вечном покое