Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине

Но не только поэтому был для нас важен шестой класс, но еще и потому, что мы кончили изучение некоторых предметов и между ними была и химия. И вот, соблюдая одну из старых традиций кадетских корпусов в России, по которой класс, заканчивающий изучение химии, должен был ее «хоронить», и мы решили «похоронить» нашу химию.

Конечно, эти похороны были символическими, так как хоронилась только книга по химии нашего преподавателя Седлецкого, но все же это были своего рода похороны, так как книгу клали в гроб и сжигали ее и все закапывали в землю. И если описать похороны химии легко, то нам в то время было совсем не легко осуществить эту нашу затею.

Главным препятствием к осуществлению этой нашей затеи было то, что наш директор корпуса, генерал Адамович, не разрешал нам такие вещи, и потому можно было и надо было рассчитывать, что дежурный офицер попытается задержать нашу процессию еще при выходе из спальни.

Но даже если бы нам и удалось выйти благополучно из спальни, этим еще не были закончены наши затруднения, так как даже после выхода мы могли встретить на лестнице или далее при выходе на плац какого-нибудь другого офицера из другой роты и он тоже, конечно, попытался бы нас задержать и вернуть назад в помещение нашей роты. Поэтому мы выработали такой план: впереди нашей похоронной процессии должен был идти кадет с хорошими баллами за поведение и учение, и этот кадет должен был не исполнить приказания дежурного офицера и не возвращаться назад в помещение роты, а так как у этого кадета были хорошие баллы за поведение и учение, его не выгнали бы из корпуса за неисполнение приказания, и выбор пал на меня идти впереди.

Но это еще не было все, и мы решили выбрать день похорон тогда, когда был такой дежурный офицер, который редко выходил из своей комнаты после вечерней переклички и молитвы, и, таким образом, наши шансы проскочить на плац незамеченными были максимальные. Еще мы решили послать двух-трех кадет пятого класса к дежурному офицеру в комнату перед выходом из спальни, чтобы отвлечь его внимание от возможного шума при выходе тридцати человек из спальни в коридор и на лестницу.

Конечно, в нашу спальню были перенесены заранее все необходимые для похорон вещи: деревянный гроб, сделанный нашими «столярами», то есть кадетами, работавшими в столярном классе, затем, бумажные одеяния для кардиналов и папы, но не римского, а нашего сараевского кадета Бессонова, затем разные химические вещества, которые должны были гореть во время похорон, и, наконец, несколько десятков палок от городков – игры, которой увлекались кадеты на корпусном плацу.

Эти палки нам были нужны для факелов во время процессии, так как мы их обмотали тряпками, пропитанными долго горящим веществом.

И вот в назначенный день, вечером, после вечерней молитвы, мы все быстро выходим в нашу спальню и начинаем приготовления. Больше всего времени идет на облачение «папы» и «кардиналов», а мы надеваем на головы белые колпаки и заворачиваемся в простыни.

Но вот все готово и мне говорят – выходи! Я потихоньку открываю дверь в коридор и смотрю на кадет «на махалке». Один стоит около лестницы, а второй около комнаты дежурного офицера. И только после того, как я получил знак рукой, что путь свободен, я быстро выхожу из спальни, и мы быстро опускаемся вниз в коридор около столовых.

И тут происходят последние приготовления: мы зажигаем факелы и начинаем выходить на плац. Я иду первым, стараюсь идти очень медленно и «торжественно» и вижу, что начинают открываться окна в помещении первой роты, так как она, конечно, знала о наших похоронах химии.

Дохожу до турника и поворачиваю налево и вижу, что и окна третьей роты открыты и на нас тоже смотрят оттуда, и вижу, что выходят из конюшен солдаты, чтобы посмотреть на такое редкое зрелище.

Приближаюсь к конюшням и поворачиваю налево и, проходя теперь мимо конюшен, вижу солдат, которые вытягиваются и отдают нам честь.

Место похорон находится между виллой «Рифка» и конюшней, и, подходя к нашей цели, вижу, что и окна «Рифки» открываются и оттуда на нас с удивлением смотрит публика. Но вот подхожу к вырытой яме, и вся процессия стягивается и занимает свое место, и начинается «служба». Конечно, я забыл уже все возгласы «папы» и «кардиналов», и да и ответы хора, но даже если бы их и помнил, не смел бы их тут повторить.

Однако помню, что Гей-Люссаку, и Авогадро, и Жерару больше всего досталось. Пропитанная разноцветными химическими веществами, наша химия быстро сгорает, и мы все зарываем, тушим факелы и быстро возвращаемся в свою роту.

В роте полная тишина, никого не встречая, мы быстро раздеваемся и ложимся спать. А на следующее утро директор корпуса, генерал Адамович, вызвал нашего «придворного», то есть корпусного фотографа кадета С. Вишневского, который сделал несколько снимков нашей процессии, и приказал ему принести негативы и «случайно» уронил их на пол, и потому возможно, что вообще и не осталось никаких «вещественных» следов нашей проделки.