Кадиш по Розочке

Наконец, Давид нашел в себе силы и громко постучал в ворота. Ждать пришлось долго. Розочка уже начала немного замерзать, когда из дома вывалила целая толпа народа. Впереди всех, в шубе, накинутой на домашний халат, бежал Ефим Исаакович. За ним бежали дочери, знакомые и незнакомые Давиду люди. Тесть схватил в охапку и прижал к себе Розочку. Дети бросились к матери. Все смешалось в радостный, кричащий, плачущий и размахивающий руками клубок. Давид с Мироном стояли несколько в стороне, с улыбкой наблюдая картину воссоединения семьи. К ним подошел Фоля, который учил его стрелять перед отъездом. Поздоровались, обнялись.

– Ну, что, Додик – бросил он – Доказал, что ты мужчина.

– Еще как – ответил за Давида Мирон.

Наконец, и сам Алекснянский, на минуту оторвавшийся от вновь обретенных жены и дочери, подошел к молодым людям.

– Давид, не думай, что я не понимаю, что ты для нас сделал. С этого дня и до последней минуты жизни, я твой должник.

– Нет, Ефим Исаакович! Вы отец Розочки. Я Ваш должник навсегда – ответил Давид.

После долгого отмывания, отъедания, длинных и сбивчивых рассказов о путешествии, в котором Додик, неожиданно для себя самого, фигурировал, как главный, настал блаженный час отдыха. Молодым отвели небольшую, но уютную комнату на втором этаже. Подняться в нее можно было изнутри дома, а можно было и прямо с улицы, через веранду. В комнате кроме большой кровати стоял стол, два уютных кресла, шкаф для одежды и книжный шкаф, где стояли книжки Розочки, остававшиеся в ее прежнем доме. На столе стояла лампа почти под таким же абажуром, что и в их питерской квартире. Это особенно тронуло Давида.

Почти сутки они отсыпались на чистых простынях, наслаждались покоем, безопасностью, близостью друг друга. Да и потом их жизнь шла в сладком полусне. Они не жили, а вспоминали ту, прежнюю жизнь, стараясь словами, движениями, мыслями воссоздать то, исчезнувшее счастье. Суета большого дома была рядом, но в другом мире. Все шло мимо них. Давид и Розочка купались в покое и блаженстве, стыдясь своего выпадения из быта и не имея сил прервать его. Наверное, есть особая, неизъяснимая сладость в том, чтобы среди руин вдруг найти кусочек прежнего быта, и прежнего себя. Это чем-то похоже на большое и теплое одеяло, под которым ребенок прячется от страхов темной ночной спальни. В этом мире между жизнью и небытием и нежились Давид и Розочка. Но даже самый маленький огонек не может гореть вечно без новых дров. Это Давид понимал.

К исходу третьего дня тесть пригласил Давида в свой кабинет.

– Давид, ты доказал, что можешь защитить мою дочь, свою жену. Но женщину нужно не только любить и защищать. Мужчина должен еще и кормить свою семью. У вас и ваших детей, когда они, даст Всевышний, появятся должны быть курочка и гефелте-фиш на столе, нужно во что-то одеваться и чем-то платить учителям.

– Я понимаю, Ефим Исаакович.

– Это хорошо. Потому я и пригласил тебя для поговорить. Твои деньги у меня. В любой момент ты их получишь обратно. Но деньги, которые не дают дохода, имеют отвратительную привычку заканчиваться в самый неподходящий момент. Вот и возникает вопрос: что ты собираешься делать? Я знаю, что Роза ждет ребенка. Это значит, что пробираться за границу у вас не выйдет. Во всяком случае, пока она не родит. Да и потом это будет очень не просто. Попытать счастья сейчас можно, но уже очень не просто. На западе немцы, которые скоро будут совсем близко к Нарве. На юге советы. Ехать через Гельсинфорс, как твоя бабушка, пока можно. Но и здесь очень большой риск. Сам ты что думаешь?

– Мы с Розой говорили об этом. Я очень хочу уехать к своим. Но… Мы ведь чудом выбрались из Крыма. Второго чуда может и не случиться. Будь я один, я бы поехал. А теперь нас почти трое. Нет. В ближайший год мы никуда не тронемся. Роза родит ребенка среди любящих ее людей.

Алекснянский встал из-за стола, подошел к поднявшемуся Давиду и крепко обнял его.

– Сын мой! Ты – мой сын. Зови меня отцом. Хорошо?

– Да, отец.

– Так вот, сын – проговорил он минутой позже, справившись с волнением – давай думать, как нам жить жизнь дальше?

– Ефим… Отец, я ведь даже не представляю, как сейчас живут люди. Гешефт, я так понимаю, в комиссарской стране невозможен?

– Давид, здесь говорят не комиссарской стране, а советской. Постарайся не путать. Оговорка может стоить тебе жизни. Но, в целом, ты прав. Нормальные дела закончились или почти закончились. Заводы и фабрики захвачены большевиками. Старые хозяева лишились всего. Твоя бабка – редкостно мудрая женщина. Мне не хватило прозорливости. Впрочем, будем откровенны, и денег для переноса дел в Европу мне бы тоже не хватило. Я перед самым концом вложил серьезные средства в одно дело, которое сулило большой барыш, и потерял почти все. Фабрики враз не продашь. Вот и пришлось оставаться на месте. Но сейчас это уже не важно. Правильный гешефт, которым занималась твоя бабка, к которому готовили тебя, в России, таки да, не возможен. Но я не настолько европеец, как Пая-Брайна, дай ей всевышний сто лет жизни. Поэтому у нас есть варианты.

– Какие?