Кадиш по Розочке

Уже со следующего дня жизнь завертелась в совершенно ином ритме. Гешефт Ефима Алекснянского был совсем не сложен и сложен одновременно. Рафаил (Фоля), Мирон и Давид ездили по деревням, узнавали про то, что нужно крестьянам. Тем временем, Ефим Исаакович, узнавал, что есть на московских складах, можно ли это без особого риска купить? Потом городские товары с помощью той же троицы и еще нескольких верных подручных превращались в хлеб, мясо, молоко, овощи и крупы. Все это уходило в Москву, которая с февраля стала столицей большевиков.

Алекснянский не стал открывать магазин или лавку. Деньги стоили все меньше, а внимание лавка привлекала. Он нанимал за те же продукты торговок на рынках города. Едва ли не сотни торговок работали на него, не подозревая о том, что работают на одного хозяина. Продукты менялись на хорошие вещи, золото, драгоценности, мануфактуру. Деньги брали только в самом крайнем случае. Не верил Ефим Исаакович ни в советские деньги, ни в деньги прежних властей.

Что-то опять вкладывалось в покупку продовольствия. Что-то оседало в семье. Несмотря на то, что приходилось «делится» с множеством представителей «революционной власти»: от милиционеров до комиссаров, затея была выгодной. Семья не бедствовала. А кубышка из золотых монет и драгоценностей росла. Да и польза от предприятия была немалая. В городе прибывало продовольствие, в то время, как продовольственные отряды поставляли его все меньше и меньше.

Конечно, случались и неприятности. В иной деревеньке крестьяне решали забрать нужный им товар, а не сменять его на продукты. Бывало, что телеги с продовольствием натыкались на продотряды большевиков. Чаще всего удавалось договориться. Но порой пускали в ход пистолеты. Пока обходилось без жертв, хотя риск был немалый.

Были проблемы и иного рода. Алекснянский старался «держать цену», продавать по меньшей цене, чем другие. Но торговки порой сами завышали цену, чтобы больше оставить себе. С такими не ссорились. Какой смысл? Но прекращали все отношения немедленно. В условиях, когда ни еды, ни работы не хватало, это было страшное наказание, удерживающее от нарушений гораздо сильнее, чем штрафы или побои.

Постепенно круг контактов, да и обороты росли. В определенных кругах полуподпольных дельцов сложился непререкаемый авторитет тестя Давида. Знали, что любое его обещание надежнее, чем самые грозные договоры. Если бы, на манер старинных торговых домов Европы, у «фирмы» Алекснянского был девиз, то, наверное, звучал бы он просто: Алекснянский всегда держит слово. В деревнях тоже к ним привыкли, поверили, что эти обманывать не будут, а дадут «нормальную цену».

Давид уставал страшно. На нем лежала закупка продуктов в деревнях, которые, несмотря на все потрясения в стране жили почти благополучно. Бедствовали только хозяйства, где мужиков забрали в армию, и они еще не сообразили дезертировать домой. Он с несколькими помощниками въезжал в деревню на двух-трех телегах, предварительно удостоверившись в отсутствии «товарищей». Останавливался на привычном месте. Цену крестьяне знали. Ассортимент составлялся по их же заказам. Обмен происходил быстро. После этого Давид принимал новые заказы, называя цену за них. Здесь порой начинался яростный торг. Но, в конце концов, били по рукам. После этого торговцы быстро сворачивались и исчезали.

Пару раз нарывались на засаду продотрядов, которых предупреждали о приезде торговцев крестьяне-бедняки, создававшие в некоторых деревнях «комбеды», комитеты бедноты, пытавшиеся взять власть в деревне. Приходилось уходить, а порой, отстреливаться. Эти деревни они больше не посещали. Тем самым, у крестьян исчезали устойчивые поставки городских товаров. Один раз мужики сами «наказали всем миром» доносчика, о чем сообщили Давиду, придя на торг в менее подверженную доносительству деревню. Постепенно, селяне сами взяли на себя охрану торговцев на территории своей деревни.

Но закупка продовольствия не исчерпывала его обязанности. По лично проложенным им маршрутам телеги с хлебом, крупами, копчеными полутушами и прочей снедью шли, минуя все заставы, на «точки» (городские склады) в Москве. Оттуда их уже развозили по рынкам и конкретным торговкам. Бывало, что несколько дней он мотался по всей губернии, без нормального сна и отдыха.

Но как бы он не уставал, он находил время для самого важного, для Розочки. Кто придумал, что при беременности женщины дурнеют лицом и телом? Наверное, полный идиот, или совсем слепой страдалец. Розочка, несмотря на понятные проблемы, вся лучилась светом будущего материнства. А может так казалось Додику. Каждый вечер, когда он оставался дома, они сидели в своей комнате и говорили про будущую жизнь, про их будущего ребенка, про то, что «все обязательно наладится». Снежный буран конца февраля заунывно выл за оконным переплетом, заметал дорожки Малаховки. А в комнате Давида и Розочки пылала жаром печь-голландка, даря тепло молодым супругам. На столе, как и в первые дни их брака горела лампа под зеленым абажуром, заливая комнату неярким, мягким светом.