Кадиш по Розочке

Розочка долго выбирала книгу в шкафу. Потом они читали вслух или просто болтали. Иногда на огонек заходили сестры. Тогда вечер проходил шумно и весело. Девочки громко говорили, смеялись. Додик рассказывал «страшные» истории своего путешествия, иногда пел, безбожно перевирая мелодию, известные арии из оперетт. Но чаще они оставались вдвоем. Это было особенно пленительно. Такие вечера Давид и Розочка называли «длинные вечера». Даже, когда говорить было совсем не о чем, они просто сидели, держась за руки. Казалось, за все те беды, что выпали им за их короткую жизнь, судьба расплачивается этими вечерами. Казалось, что этой жизни, которая хоть как-то вошла в колею, не будет конца. Жалко только, что это только казалось.

К апрелю, когда снег уже почти сошел, а ветер и не думал становиться менее колючим, у Розочки начались сильные боли. Она молчала, терпела. Но Давид чувствовал, что происходит что-то очень нехорошее. Он не отходил от постели жены, забросив все дела. А Розочке становилось все хуже. На третий день началась рвота, кровотечение. Испуганный отец послал за доктором и акушеркой. Отца и мужа выставили из комнаты, где почти без сознания лежала Розочка. Потянулись долгие, невероятно долгие минуты. Только через три часа доктор вышел к ним.

– Должен вас огорчить, господа. Ребенок умер. Мы едва не потеряли его мать. Мертвое тело стало разлагаться внутри. От того была рвота. Теперь даме предстоит долгое лечение. Я не могу гарантировать, что у Вас, молодой человек, получится обзавестись потомством.

Давид почувствовал не страх, не ужас, а какую-то невероятную, запредельную тоску. Как будто от тела отрезали большой кусок. Или не от тела, от души. Но еще сильнее, чем эта душившая его тоска, была жалость к Розочке, его Розочке, которая так ждала их ребенка, так гордилась своим будущим материнством.

– Могу ли пройти к супруге? – проглотив комок в горле, спросил Давид.

– Да, – ответил доктор – Только пока она спит. Ей пришлось много пережить сегодня. Мы дали ей снотворное средство. Пойдемте, господин Алекснянский, я сделаю назначения. Завтра к обеду я заеду к вам. Думаю, что месяц-полтора нам придется часто видеться. Моя помощница останется с больной. А Вы, молодой человек – он повернулся к Давиду – поможете ей. Хорошо?

Давид бросился в комнату. На их постели лежала Розочка. Глаза ее были закрыты, волосы разметались по подушке, лицо было бледнее выбеленной стены. Несмотря на сон, ее била мелкая дрожь. Фельдшерица сидела рядом, держа руку больной. Рядом стояла лохань укрытая окровавленными тряпками. Там тельце их не рождённого ребенка – понял Давид, едва не потеряв сознание.

Но, взяв себя в руки, он медленно приблизился к постели жены.

* * *

Розочка поправлялась долго, очень долго. Все это время Давид не отходил от жены, отодвинув в сторону другие дела и проблемы. Первый дни он только сидел рядышком, не решаясь что-нибудь сделать или сказать. В какой-то момент весь мир сжался до комнаты, кровати и жены, лежащей на ней. Розочка была в полуобморочном состоянии. Даже, когда она открывала глаза, ни слова не произносилось. Она почти не реагировала на все, что с ней проделывал доктор и фельдшерица. От ее отсутствующего взгляда у Давида замирала душа. На его расспросы Доктор ответил:

– Что же Вы хотели, молодой человек! Ваша супруга пережила не только сильнейшее телесное повреждение, но и душевный кризис.

– Так, что же делать?

– К сожалению, я не специалист по душевным болезням – доктор поправил пенсне – Но… я прожил большую жизнь. Здесь все зависит только от Вашего терпения и внимания. Только это способно вернуть ее в мир.

После этого разговора, Давид уже не просиживал пнем возле кровати, а всеми силами старался помогать фельдшерице, ухаживать за Розочкой. Постоянно о чем-то говорил с женой, стараясь создать атмосферу «дома», которая, казалось, навсегда ушла вместе с не рожденным ребенком.

Только к самому концу мая она стала вставать. Но ощущение было, что с кровати встала только оболочка человека. Розочка вяло и безразлично смотрела на все вокруг, односложно отвечала на обращенные к ней речи, почти не ела. Она часами сидела на скамейке в саду возле дома, глядя в одну точку. Так проходили дни. Порой Давида охватывало отчаяние. Особенно вечерами, которые стали невероятно долгими. Но не теми «долгими» вечерами, которые они так любили, а бесконечно тянущимся застывшим темным временем. Уложив Розочку спать, он часами стоял у темного окна, словно старался разглядеть там ответ на простой и невероятно трудный вопрос: как жить? Зачем жить?

Но приходило утро, и Давид начинал новое сражение с болезнью Розочки. Так прошел еще месяц. Очень медленно, почти незаметно Розочка отходила от потрясения. Появились слезы, очень напугавшие его, но обрадовавшие доктора.

– Молодой человек, это реакция! Вы понимаете – реакция. Значит, дело идет на лад.