Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Надо сказать, что мне всегда было трудно отвечать на подобные вопросы, трудно планировать свою исследовательскую деятельность. Я мог говорить только о направлении, а конкретные вопросы возникали как-то сами собой. Порой я начинал одно, а получалось совсем другое. Я думаю, что это особенность любой творческой деятельности. Как-то я прочел у Симонова фразу: «…и я пошел писать для газеты стихи о смерти Сталина». Я не читал этих стихов, но думаю, что они не могли быть хорошими. Убежден, что нельзя писать стихи по заказу, как и думать о непонятном тоже по заказу!

Любое исследование – всегда размышление о непонятном. И получается оно лишь тогда, когда входит в жизнь, когда о нем думаешь все время. Один наш сокурсник, человек очень посредственных способностей, защитил докторскую диссертацию раньше многих, кто считался талантливыми. Я удивился, когда мне сказали о его научных успехах. А другой мой сокурсник, очень талантливый математик Александр Львович Брудно, мне ответил: «Ну, и что? Он все время только и думал о своем флаттере».

Проблемы, которыми я начал заниматься и которые через несколько лет составили предмет моей докторской диссертации, возникли тоже более или менее случайно. Как только я начал работать в университете, мне поручили подготовить серию задач для дипломных и курсовых работ по гидродинамике. Эту дисциплину я знал плохо, точнее, совсем не знал. И поэтому искал задачи, которые были бы близки тем областям математики, которые я изучал в университете. А это была теория нелинейных возмущений линейных операторов. Так я вышел на задачи теории гравитационных волн в ограниченных объемах жидкости, то есть на задачи о колебании жидкости в сосудах и ограниченных водоемах.

Я начал разбираться в этом, и вскоре появились даже некоторые результаты. Я написал о них небольшую заметку, страниц на пять или шесть. Ее первым читателем был покойный М. Г. Хапланов, который по существу переписал ее заново, – такое количество замечаний он сделал. И во время одного из своих приездов в Москву я встретился с профессором Я. И. Секерж-Зеньковичем, специалистом по теории волн и милейшим человеком. Он одобрил мою заметку и предложил сделать доклад на семинаре Математического института у академика М. В. Келдыша.

Мстислав Всеволодович Келдыш находился тогда в зените научной славы. Он еще не стал Президентом союзной Академии и не был безымянным Главным теоретиком, так же как и Королев еще не был Главным конструктором. Но ряд блестящих работ по теории несамосопряженных операторов выдвинул его в число самых «острых» математиков «сборной команды мира по математике». В тот год ему исполнилось только-только сорок лет. Но он был уже действительным членом Академии наук Союза и директором организующегося Института прикладной математики.

Келдыш славился удивительной сообразительностью. Во время семинаров он понимал суть дела не только быстрее всех в аудитории, но, как мне кажется, быстрее самого докладчика. Владея такой остротой мышления, он не скрывал своего превосходства. Поэтому не удивительно, что люди его семинаров побаивались и терялись в его присутствии. Это ощущение усугублялось еще одной его особенностью.

Люди обычно делятся на два очень разных типа. Одни (назовем их доброжелательными – таких, наверное, большинство) априори считают каждого нового человека умным и порядочным. Позднее они с грустью убеждаются, что не все умны и не все порядочны. Но есть и другие, которые каждого незнакомого подозревают в глупости и подлости. А потом тоже с грустью убеждаются, что не все дураки и не все мерзавцы. Мое многолетнее знакомство с Келдышем дает основание думать, что если он прямо и не принадлежал к этому типу людей, то был к нему значительно ближе, чем к первому. Но и этого мало. М. В. Келдыш был сыном генерала и внуком генерала, и он полностью усвоил генеральское высокомерие. Пережив в молодости все горести дворянского изгойства, он, тем не менее, в последующие, тоже достаточно трудные годы, не очень стремился облегчать участь себе подобных.

И Келдыша люди боялись. Был, кажется, только один человек, полностью лишенный этого чувства. Им был Костя Бабенко, позднее Константин Иванович Бабенко – член-корреспондент Союзной Академии. Я еще скажу о нем два слова.

Если не всё, то многое о Келдыше я знал заранее и очень волновался перед семинаром. Когда я вошел в аудиторию, он увидел мой китель с орденами, и на его лице появилась какая-то кривая усмешка, что меня еще больше смутило. Тогда, в пятьдесят первом году, я уже начинал стесняться своего кителя. В Ростове я ходил в свитере. Я хотел снять ордена, но они были военного времени, на винтах, и под ними на кителе были дырки. А другого кителя у меня не было. Я чувствовал всю нелепость своего вида и понимал ответственность момента – первый матч на чужом поле!