Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

Эта доходящая до смешного и вместе с тем трагическая неуверенность в своих силах документировалась в процитированной выше статье 1980 года не единожды. Репетитор «Самоцветов» и ее ближайший единомышленник Ю. И. Основин вспоминал, что на упоминавшемся выше семинаре балетмейстеров в Крыму в 1969 году, где В. И. Бондарева получила восхищенную похвалу маститых балетмейстеров, она «на съемке робела, как девочка, и трусила ужасно». Он же рассказал и вторую историю о драматичном несовпадении внутренних ожиданий В. И. Бондаревой и внешних реакций на ее достижения:

Собрались мы после лета на первую репетицию, и вдруг как гром среди ясного неба — вызов на концерт в Москву. Репетировали до глубокой ночи, а на следующий день прямо с самолета — на просмотр.

После показа — какой уж там Дворец съездов! — Бондарева робко подошла к столу жюри.

— Что, дорогая? — обернулся к ней режиссер концерта.

— Нам уезжать? — подавленно пролепетала она.

— Оставаться, дорогая, оставаться! Отсыпаться, утюжиться и — ни пуха ни пера![812]

В. И. Бондарева переехала в Челябинск не от хорошей жизни. Вернее, ее жизнь в Магнитогорске была в профессиональном плане настолько успешной и сулила столь стабильные перспективы, что если бы не семейные обстоятельства — алкоголизм мужа, — покидать родной город не было бы нужды. Ее танцевальный ансамбль Дворца культуры Магнитогорского металлургического комбината был лучшим в городе и успешно выходил на всесоюзную орбиту, получив ее стараниями звание народного. Ее уважало и ценило руководство Дворца культуры, которое, помимо прочего, готовило документы на присвоение ей звания заслуженного деятеля искусств РСФСР и подыскивало новую квартиру. Не удивительно, что ее переговоры с ЧТЗ были восприняты в Магнитогорске как предательство. За нашу первую встречу В. И. Бондарева три раза рассказала мне о разрыве отношений с буквально носившим ее на руках директором ДК ММК, а затем председателем завкома металлургического комбината М. И. Поляковым. Случайно встретившись с нею в Челябинске, он, по ее словам, так отреагировал на ее внезапное появление в гостях у Н. Н. Карташовой:

«А ты, предатель, ко мне не подходи. Видеть не могу тебя». Отвернулся и говорит: «Уберите ее, чтобы я ее не оскорбил»[813].

Разрыв добрых отношений в Магнитогорске, невосполнимых в Челябинске, мучил В. И. Бондареву до конца ее дней и воспринимался и ею самою как предательство. Если бы не проблемы с мужем, говорила она мне, она «не предала бы свой коллектив магнитогорский»[814].

Тем большим контрастом для В. И. Бондаревой стало ее положение в ДК ЧТЗ. Н. Н. Карташова, формально передав ей коллектив, в действительности сохраняла огромный авторитет и влияние в самодеятельной хореографии Челябинска. Она предлагала руководству Дворца культуры, которое какое-то время не в силах было ей отказать, новые постановки по либретто супруга, Р. Ф. Шнейвайса. Положение В. И. Бондаревой надолго оказалось двусмысленным: она вынуждена была работать под фактическим руководством Н.Н Карташовой (см. илл. 3.7). Ей приходилось наряду с созданием собственной хореографической программы заниматься постановками, которые претили ей дефицитом балетмейстерской фантазии, эклектичностью и анахронизмом. К тому же, по ее мнению, за них она получала нищенское, по сравнению с Н. Н. Карташовой, вознаграждение. Ей доводилось с боем добиваться занесения на афиши новых постановок своего имени и плакать по ночам от обиды и бессилия. Ее попытки подать заявление об увольнении и вернуться в Магнитогорск успехом не увенчались. И в руководстве Дворца культуры, и в завкоме ЧТЗ ее просили потерпеть, сославшись на всесилие предшественницы, за которой стоял собственный авторитет, слава созданного ею коллектива и поддержка областной газеты.

3.7. Н. Н. Карташову и В. И. Бондареву на челябинском вокзале из московских гастролей встречает директор Дворца культуры ЧТЗ Г. Г. Лагутин (Патракова А. Вера // Миссия. 2010. № 8 (77). Вклейка между с. 64 и 65).

В советское время ее личную неустроенность на новом месте журналисты пытались опоэтизировать, интерпретировать как социалистический аскетизм и самопожертвование, готовность отдать себя работе без остатка: