Как партия народ танцевать учила, как балетмейстеры ей помогали, и что из этого вышло. Культурная история советской танцевальной самодеятельности

С участниками художественной самодеятельности Японии у нас установилась тесная дружба. Геннадий Клыков, Анатолий Шиховцев, Валя Порядина, Александр Резепин разучивали с ними русские пляски. Да и сами мы постигали мастерство японского народного танца. Японского языка мы не знали. Поэтому уроки шли «под переводчика». Собственно, язык танца всем понятен, это — международный язык, он сближает людей. И нам было радостно, что танцы дали возможность подружиться со многими японскими юношами и девушками. Это — главный итог нашей поездки[902].

Статьи Н. Н. Карташовой в газете, секретарем которой был ее муж, опубликованы через три-пять дней по ее возвращении из японских гастролей. То, как быстро они были написаны и опубликованы, не оставляет сомнений в его (со)авторстве. Более пространная версия подробных рассказов супруги опубликована Р. Ф. Шнейвайсом после ее смерти[903]

. Возможно, это стенограмма ее устного рассказа по горячим следам, на основе которого и были составлены статьи в «Челябинском рабочем».

Для более поздних текстов Н. Н. Карташовой «Путевые зарисовки» и брошюра Д. Н. Анастасьева стали «матрицей», тем более что она сама поставляла для них хореографический материал и на законных основаниях, видимо, считала себя вправе им пользоваться в своих воспоминаниях. Вскоре после возвращения гастролеров из Японии на имя Н. Н. Карташовой из редакции журнала «Художественная самодеятельность» пришло письмо. Д. Н. Анастасьев обращался к руководителю тракторозаводских хореографов с просьбой:

Мне поручено срочно написать небольшую брошюру о поездке. В связи с этим я очень прошу сообщить мне все, что Вам стало известно о танцах, которые нам показывали японцы (об их истории, о содержании, о характере и рисунке, о костюмах и музыкальном сопровождении, словом, о том, что может представлять интерес для читателя в познавательном отношении).

Я Вас очень прошу, как можно скорее (меня торопят) написать мне об этом, не думая ни о размерах, ни о стиле, ни о литературной форме, ни о языке. Главное — существо.

Заранее благодарю[904]

.

Вероятно, уже получив из Челябинска запрошенный материал, московский профсоюзный журналист и бывший руководитель советской группы описал увиденное в Хиросиме представление об атомной бомбардировке:

Это было страшное зрелище. То тут, то там слышались душераздирающие крики и вопли. Десятки людей ползли по сцене в конвульсиях и нечеловеческих мучениях. Мать судорожно прижимала к себе опаленное дитя. Жених скорбел о невесте — жертве лучевой болезни. Гремела трагическая по своему звучанию музыка. А люди ползли, ползли. Они пытались уйти от свершившейся катастрофы, найти место, где царит покой и счастье…

Постановщиков и исполнителей можно было, по всей вероятности, обвинить в излишней патологичности, в приверженности к натурализму, но, по-видимому, понять по-настоящему эти преступления дано лишь тем, кто сам пережил Хиросиму и Нагасаки[905].

Из-под пера Н. Н. Карташовой этот эпизод шестнадцатью годами позже вышел в такой редакции: