В советском литературоведении 1930-1950-х годов Гоголь рассматривался как реалист, сатирик и предшественник критического реализма. Со стороны это выглядело как явное стремление поставить наследие писателя на службу советской идеологии. В статье о «реабилитации» Гоголя в 1950-е годы Роберт Стронг, работавший тогда переводчиком с русского в Библиотеке Конгресса, писал об утилитарном подходе советских литературоведов к гоголевской сатире и о пышном праздновании столетней годовщины со дня смерти Гоголя в 1952 году. Это был новый Гоголь, «воспевающий героические подвиги, прославляющий родину» [Strong 1955: 532]. Стронг также упомянул В. В. Ермилова, который на торжественном заседании в Большом театре выступил с речью о патриотизме Гоголя, о том, что его высоко ценили Маркс, Ленин и Сталин, а Чернышевский считал вдохновителем критического реализма. Человеку, находившемуся по другую сторону «железного занавеса», тенденциозные попытки советских литературоведов «освободить» писателя от любых западных влияний казались более чем странными:
Безусловно, являясь чрезвычайно оригинальным писателем, Гоголь тем не менее был профессиональным литератором и не мог не знать о современных ему тенденциях европейской литературы. Более того, хотя сам Гоголь отдавал предпочтение «классикам» – таким как Гомер, Шекспир, Данте и Сервантес, – в его произведениях отчетливо прослеживаются элементы, восходящие к позднейшим писателям, особенно романтикам. В этой связи можно упомянуть Тика, Гофмана, Метьюрина, Де Квинси, Стерна и Вальтера Скотта [Strong 1955:538].
С этими словами могли бы согласиться многие советские литературоведы, но в те годы в Советском Союзе сравнительное литературоведение было не в почете. Связи с мировой литературой если и рассматривались, то в определенном ключе – для демонстрации превосходства русской литературы над западноевропейской. В книге «Реализм Гоголя» видный ученый Г. А. Гуковский, в начале научной деятельности близкий к формалистам, высказывался о фундаментальных различиях между фантастикой у Гоголя и фантастикой в романтической литературе: «Для романтиков фантастическое – это в принципе непременно нечто более высокое, прекрасное, чем обыденное; для Гоголя фантастическое – это суть самого обыденного. Значит, для романтиков фантастическое (мечта!) предстоит как благо, для Гоголя – как зло, как суть зла» [Гуковский 1959: 274–275]. Гуковский расценивал отрицание Гоголем фантастических принципов немецкого романтизма как стремление к реализму. Работа над этой книгой велась в 1946–1949 годах, а весной 1949 года в рамках кампании против «безродных космополитов» на двухдневном партийном собрании в Ленинградском университете Гуковский вместе с В. М. Жирмунским, Б. М. Эйхенбаумом и М. К. Азадовским был обвинен в «низкопоклонстве перед Западом» и вскоре уволен из Пушкинского Дома. «Буржуазная эстетика» и «идеалистические концепции» этих ученых были объявлены «антипатриотичными и вредными». Все они подверглись гонениям за формалистский подход к литературе [Дружинин 2012:296–300]. В июле 1949 года Гуковский был арестован. Через несколько месяцев он скончался в тюрьме от сердечного приступа. Его книга о Гоголе была опубликована посмертно только в 1959 году.
Линию исследования, намеченную Гуковским, продолжил Ю. В. Манн, считавший, что для повести «Нос» характерно смешение фантастического и реального. Манн отмечает, что у Тоголя нет четкого разграничения между повседневной реальностью и иной, фантастической реальностью, а важнейшими атрибутами гоголевского гротеска служат отход от фантастики и сочетание фантастического стиля с «нефантастическим ходом действия» [Манн 1973:255].