Как сделан «Нос». Стилистический и критический комментарий к повести Н. В. Гоголя

Ермаков приходит к сходному выводу: «Дешифруя по возможности до конца повесть Гоголя „Нос“, мы должны сказать, что в основе ее лежит страх (кастрации), соответствующий вытесненному из сознания желанию иметь громадный орган, и возможность неограниченных эротических наслаждений» [Ермаков 1999: 159–346, 290].

Отмеченные параллели указывают на возможное знакомство Ермакова с работой Фрейда, хотя она не была опубликована на русском языке и не планировалась к изданию в серии Ермакова. Не исключено, что анализ гофмановского рассказа, предпринятый Фрейдом, подсказал Ермакову идею подойти к «Носу» с психоаналитических позиций.

Эти параллели любопытны и по другой причине – сходство выводов психоаналитических работ Фрейда и Ермакова представляет собой еще одно свидетельство связи Гоголя с Гофманом. Предположение о влиянии немецкого романтизма на «Нос», отвергнутое в 1856 году Н. Г. Чернышевским, а век спустя – советскими литературоведами, ожидает пересмотра.

7. Чистый абсурд

В 1926 году, рассматривая взаимоотношения фабулы и сюжета в литературе и в кино, Ю. Н. Тынянов писал:

Фабульная схема гоголевского «Носа» до неприличия напоминает бред сумасшедшего: у майора Ковалева пропал нос, потом он очутился на Невском проспекте, потом его, когда он уже садился в дилижанс, чтобы удрать в Ригу, перехватили, и в тряпочке его принес квартальный майору. Совершенно очевидно – чтобы этот бред стал элементом художественного произведения, нужны были особые условия стиля, языка, спайки и движения материала [Тынянов 19776: 324–325].

Впоследствии «Нос» рассматривался как абсурдистское произведение, события которого не поддаются интерпретации, основанной на здравом смысле и логике. Такой подход нельзя назвать неожиданным, поскольку абсурд проявляется в повести на разных повествовательных уровнях, не только на уровне сюжета. Реакции персонажей на происходящие события также противоречат здравому смыслу. Так, например, когда цирюльник обнаруживает в хлебе нос, он не удивляется, а приходит в ужас, тогда как его супруга крайне возмущена. Доктор дает Ковалеву бессмысленный совет положить нос «в банку со спиртом или еще лучше влить туда две столовые ложки острой водки и подогретого уксуса» (69).

Самого Ковалева удручает не столько пропажа носа, сколько необъяснимость этой пропажи. Выводы, к которым он приходит, довольно странны – чего стоит, например, его высказывание, что лучше было бы потерять нос на войне или на дуэли. Лишено логической основы и сетование Ковалева: «Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..» (54); столь же нелепо и его намерение жениться, когда ему исполнится «ровно сорок два года» (65).

Предвидя, что читатель сочтет повесть абсурдной, в начале третьей главы рассказчик восклицает: «Чепуха совершенная делается на свете» (73). По наблюдению Саймона Карлинского, «Повествование в „Носе“, этом самом нелогичном произведении русской литературы за все время ее существования, ведется неизменно будничным тоном, с невозмутимой серьезностью» [Karlinsky 1976: 129]. Благодаря серьезному тону рассказчика усиливается комический эффект от сообщаемых читателю бессмысленных сведений.

Некоторые исследователи рассматривают отсутствие причинно-следственных связей в «Носе» как характерную особенность этой повести. Так, Дональд Фангер указывает на наличие в самом тексте ряда мотивировок излагаемых событий, но при этом отмечает:

Большинство этих объяснений правдоподобно и в известной мере обосновано, однако каждое из них оказывается неубедительным, поскольку слишком многое в тексте в него не укладывается. Гоголь создает головоломку, к которой можно подбирать разные ключи, но ни один из них не подойдет. Ловушка для излишне доверчивых, эта повесть до сих пор представляет собой оригинальнейшее рассмотрение вопроса, что значит быть писателем [Fanger 1979:120].