Некоторые современные американские исследователи подчеркивают связь Гоголя с немецкой литературой. Так, по наблюдению Майкла Холквиста, значительное влияние на украинские и петербургские повести Гоголя оказал немецкий жанр Kunstmarchen (литературной сказки) [Holquist 1967: 352–362]. Прочитывая гоголевский «Невский проспект» сквозь призму «Приключений в новогоднюю ночь» Гофмана, Присцилла Мейер высказывает сомнения в правомерности общепринятого среди русских исследователей мнения о движении Гоголя от романтизма к реализму. Согласно ее интерпретации, Гоголь завершает «Невский проспект» «на внезапной ноте космического ужаса» [Meyer 2000: 71].
Это возвращает нас к теме предыдущей главы – психоаналитическому подходу к Гоголю. Ермакову, под чьей редакцией переводы Фрейда выходили в России в начале 1920-х годов, по всей вероятности, была известна опубликованная в 1919 году статья Фрейда «Das Unheimliche» («Жуткое»). В ней шла речь о творчестве Гофмана, которого Фрейд считал «непревзойденным мастером изображения жуткого в литературе» [Фрейд 2006: 278]. Работа Ермакова о Гоголе во многом пересекается с этой статьей, однако фрейдовскую концепцию жуткого Ермаков не затрагивает.
Одна из главнейших характеристик жуткого, которую еще до Фрейда выделил Эрнст Йенч, автор «Психологии жуткого» (1906) – это отсутствие четкой границы между живой плотью и имитацией живой материи, по приведенному Фрейдом определению Йенча, «сомнение в одушевленности существа, кажущегося живым, и наоборот, сомнение в том, а не одушевлен ли неживой предмет» [Фрейд 2006:271]. Фрейд иллюстрирует эту идею примером «кажущейся живой куклы Олимпии» из рассказа Гофмана «Песочный человек» (1816) [Фрейд 2006: 272].
Однако самым ярким проявлением жуткого в рассказе Гофмана Фрейд считает образ самого Песочного человека, который крадет детей в наказание за то, что они не спят ночью, и уносит их на луну, где они лишаются глаз. Фрейд поясняет:
Психоаналитический опыт напоминает нам о том, что у детей существует невыносимый страх повредить или потерять глаза. Эта боязнь сохранилась у многих взрослых, и ни один другой орган они так сильно не боятся повредить как орган зрения. Ведь даже принято говорить: беречь как зеницу ока. Затем изучение сновидений, фантазий и мифов показало нам, что страх по поводу глаз, страх ослепнуть довольно часто бывает заменой страха кастрации [Фрейд 2006: 276].
Другим примером жуткого, по Фрейду, служит тема двойников в романе Гофмана «Эликсиры сатаны» (1815). Причина двойничества состоит в том, что границы между двумя «я» становятся размытыми: «…человек теряется в своем „я“ или подменяет чужим „я“ свое собственное, то есть происходит удвоение „я“, разделение „я“, подмена „я“…» [Фрейд 2006:279]. Наконец, утверждает Фрейд, к области жуткого относится суеверный страх перед «тайными намерениями», вера в способность людей причинять вред другим с помощью «дурного глаза» и порчи.
Примечательно, что все эти постулаты применимы к гоголевскому «Носу». Вопрос одушевленности первостепенен для повести, в которой нос выступает одновременно как человек и орган обоняния. В сюжете повести также четко обозначена тема двойников: Ковалева и его носа, который существует самостоятельно (хотя они «асимметричные» двойники: нос выше чином и лучше одет). Во фрейдовскую концепцию жуткого вписывается и предположение Ковалева, будто исчезновение носа вызвано злыми намерениями и действиями штаб-офицерши Подточиной (см. главу «Хроника повседневной жизни и народных суеверий»).
Выводы Фрейда и Ермакова в своей основе аналогичны. Фрейд интерпретирует страх потери зрения в рассказе Гофмана как символ страха перед кастрацией:
Оторванные члены, отсеченная голова, отрубленная от плеча рука, как в сказке Гауфа, ноги, танцующие сами по себе, как в упомянутой книге А. Шеффера, содержат в себе что-то чрезвычайно жуткое, особенно если за ними, как в последнем примере, еще признается самостоятельная деятельность. Мы уже знаем, что это чувство жуткого происходит из сближения с комплексом кастрации [Фрейд 2006: 288].