К этому моменту я работал репортером менее трех месяцев. В отделе новостей с меня быстро сбили спесь. Так уж сложилось, что журналистика считается в Австралии профессией-призванием; в нее можно прийти с одним аттестатом средней школы в кармане. Здесь многочисленные научные степени, которые я копил годами, не значили ровно ничего. Опытным помощникам хватило несколько дней, чтобы понять, что за сложноподчиненными предложениями и высокопарным стилем на самом деле скрывается полное неумение писать для широкой публики. В первую же неделю редактор, увидев меня, корпевшего над толстой пачкой документов по редкоземельным полезным ископаемым, заорал: «Если чего-то не знаешь, просто
Но во многих смыслах новая работа мне ужасно нравилась. Производство новостей оказалось организованным хаосом. Каждый день был до краев наполнен бесконечными ошибками, пропущенными встречами и нависанием безжалостных дедлайнов, но каким-то чудесным образом каждый раз все заканчивалось очередным готовым номером. В наиболее удачные дни репортеры помогали снабжать публичные дебаты информацией и во многом определяли их содержание. Они делали это с помощью скромного инструментария: фактов, идей и историй – слова, слова и еще раз слова. Еще один интересный штрих вносил в нашу работу тот факт, что 2019-й был годом выборов. Не сказать чтобы я был на передовой. В первые несколько месяцев я изо всех сил старался написать хоть что-нибудь путное и со дня прихода в редакцию едва дошел до объема примерно журнальной вставки. Но восторг и трепет, пусть и заслуженные по большей части другими, я испытывал по-настоящему.
Газетный бизнес и сам по себе был, что называется, в огне. И если бы в упадке той или иной отрасли можно было обвинить какой-то один источник, то в нашем случае очевидным кандидатом были технологии. Реклама (в том числе автомобилей, вакансий и недвижимости) ушла онлайн-конкурентам, резко сократив доходы печатных изданий; крупные технологические компании получали прибыль от новостного контента, размещенного на их платформах, не платя издателям ни гроша. Кроме того, технологии неуклонно ширили и усугубляли вред от фейковых новостей, онлайн-троллинга и эхокамер; все это здорово мешало нашей работе.
Технологии несли в себе еще одну, довольно абсурдную угрозу для выбранной мной карьеры. Дело в том, что к тому времени первые адепты уже на протяжении более чем десятилетия говорили об огромном потенциале искусственного интеллекта в сфере автоматизации разных аспектов журналистики. Разработанное за это время специализированное программное обеспечение – Cyborg агентства Bloomberg, Heliograf от Washington Post и Reporter Mate от Guardian (Австралия) – в основном предназначалось для написания простых, шаблонных статей, скажем о прибылях компаний или результатах спортивных игр, но прогресс технологий был налицо.
Все это вертелось в моей голове, когда я, сидя за рабочим столом в редакции в Сиднее, настраивался на упомянутое выше событие в Сан-Франциско. Сцена на Think – так называется ежегодная конференция по технологиям компании IBM – была оформлена минималистично: две трибуны на равном расстоянии от центра на синем фоне задника. Между ними возвышался черный обелиск, высокий и гладкий, похожий на увеличенный флеш-накопитель или электронную сигарету в человеческий рост. В зал на те дебаты собралось сотен восемь зрителей, а многие тысячи смотрели их онлайн-трансляцию. Кто же в них участвовал? В одном углу был Хариш Натараджан, выпускник Кембриджа с приятнейшими манерами и мой давний соперник по дебатам (в том числе в финале в Салониках, о котором я рассказывал выше), в другом находилась Project Debater, система искусственного интеллекта, обученная вступать в живой спор с человеком и, возможно, побеждать его.
Я впервые услышал о Project Debater во времена ее дебюта, состоявшегося в июне 2018 года на закрытом мероприятии для СМИ в Сан-Франциско[175]
. Тогда машина схлестнулась с парой израильтян в обсуждении двух отдельных тем: субсидирование освоения космоса и расширение использования телемедицины. Журналисты, присутствовавшие на тех дебатах, написали, что Project Debater выглядела «весьма убедительно»[176] и что, несмотря на некоторые оплошности, машина «проявила себя с лучшей стороны»[177]. Многие отмечали также ее отличную родословную: ранее грандиозные усилия IBM привели к появлению машины-шахматиста Deep Blue, которая, как известно, обыграла в 1997 году тогдашнего чемпиона мира Гарри Каспарова