Правила эти особо гламурными не назовешь. Они предполагали скорее вычитание, чем сложение, и в них напрочь отсутствовала загадочность античных терминов вроде
До конца первого курса мы с Фанеле заработали в кругах состязательных дебатов устойчивую репутацию. Наша пара не выиграла ни одного турнира, но мы зарекомендовали себя как хорошие игроки и неразлучные партнеры. И хотя некоторые продолжали критиковать меня за то, что я, как выразилась Дана, «говорю красиво», критика эта во многом утратила остроту. Тем временем в колледже меня научили писать и выражать мысли устно более тяжеловесным научным стилем. За весенний семестр я постепенно перекочевал от философии на более вольные пастбища политологии и английской литературы, но еще до этого мне удалось урвать у преподавателя философии сознания скупую похвалу за «бесстрастность стиля письма». Все это я рассматривал как признаки прогресса. А тем временем один из моих однокашников и близких друзей шел в совсем другом направлении.
Весь первый год Иона двигался по траектории человека, который не приемлет и не понимает дебатов. Он сразу выбрал курсы религии, английской литературы и социологии. А еще, будучи эмпатом от природы, он не реже говорил о чувствах и интуиции, чем о фактах, причинах и доказательствах. Его аккуратные усики со временем превратились в пышную бороду. В политике Иона был склонен выбирать какую-то сторону и упорно заниматься организацией ее успеха. И его сильно раздражало и беспокоило то, что участник дебатов может в одном раунде выступать за либертарианство, а в следующем ратовать за демократический социализм. «Как именно это работает? – как-то раз спросил он у меня и в ответ на мой непонимающий взгляд уточнил: – Ну, типа, в более глубоком смысле».
Если я вечно колесил по стране, участвуя в турнирах и чемпионатах по дебатам, то Иона, что называется, пустил корни, став активным участником движения, которое добивалось вывода нашим университетом инвестиций из компаний, связанных с добычей и переработкой ископаемого топлива. Ближе к концу весеннего семестра, в последнюю среду апреля 2014 года, их группа решила блокировать офис ректора университета до тех пор, пока администрация не согласится провести общее собрание по этому вопросу. Иона пригласил меня на митинг: «Тебе может быть интересно. Мы ведь, знаешь ли, тоже иногда говорим убедительно».
Сидячая забастовка началась перед рассветом в серое утро среды. Из окна комнаты в общежитии сквозь задумчивую дымку уже прекращающегося дождя я мог видеть ярко-оранжевые футболки протестующих и их плакаты. После завтрака я спустился к Ионе. На улице оказалось на удивление холодно, из-за дождя с сильным ветром прически некоторых протестующих приняли весьма причудливые формы. Иона стоял перед толпой человек в пятьдесят, держа обеими руками большой плакат. Меня немного обеспокоило, что протестанты, судя по всему, организовали в качестве пропитания только кофе да какие-то зернышки, но, когда я поднял этот вопрос, Иона от меня только отмахнулся.
Затем митингующие принялись выстраиваться полукругом; перед микрофоном собрались те, кто желал выступать. Я встал в заднем ряду. Первые несколько речей шли, что называется, со скрипом. Люди явно не имели опыта публичных выступлений и говорили в микрофон, поднося его слишком близко ко рту. И за считаные секунды перескакивали от «нуля» («Народ, меня всем слышно?») до «сотни» («Мы все обречены на вымирание!»).
Я понимал суть дилеммы. С одной стороны, ставки в экологической игре действительно очень высоки, но с другой, мало кто, за исключением истинно верующих, способен переварить столько правды сразу после завтрака. И я подумал, что, возможно, одно из решений может состоять в том, чтобы спикеры привели свои выступления в большее соответствие конкретным мерам, за которые они ратовали; речь ведь шла не об окончательном решении проблемы изменения климата, а об открытом собрании на эту тему с участием президента университета. И это навело меня на мысль о еще парочке правил для дебатов, которые я тогда обдумывал.